Золотая Кастилия

Эмар Густав

— Судите сами. Вы знаете, что моя госпожа оставила домик, в котором скрывалась столько лет, и решила поселиться в Пор-де-Пе. Там, следуя моему совету, чтобы не возбуждать лишних подозрений, она открыла гостиницу, где живут самые знаменитые предводители флибустьеров.

— Я знаю все это, но не понимаю, как Береговые братья, такие хитрецы, не узнали в ней испанку.

— Флибустьеры не так подозрительны, как вы думаете. Кроме того, мы прибыли на голландском судне, будто бы из Европы. Мы выдали себя за фламандцев. Все наши

бумаги были в порядке; что еще от нас можно было требовать?

— Действительно, ничего, так как на кастильском наречии говорят во всей Фландрии, принадлежащей испанскому королю.

— Да и какое опасение может внушать женщина преклонного возраста, сопровождаемая только одним слугой, людям, не боящимся ничего на свете? Напротив, нас приняли очень дружелюбно и помогли нам открыть гостиницу.

— Да, флибустьеры любят, когда у них селятся иностранцы.

— Таким образом они получают оседлое население, честное и трудолюбивое, с помощью которого они надеются очистить свое общество.

— Продолжай, эти сведения драгоценны для меня.

— Мне нечего прибавить, кроме того, что Франкер, как зовется этот человек среди Береговых братьев, поселился в нашей гостинице, и я передал ему письмо, пересланное вами.

— Он ничего не сказал, получив его?

— Он смутился, побледнел, потом отрывисто бросил: «Хорошо, я приду».

— Он сдержит слово… Счастлива ли твоя госпожа?

— Насколько может быть счастлива бедная женщина. Вы ведь знаете, что я довольно наблюдателен.

— Ну, и что же ты заметил?

—Странное обстоятельство. Донна Клара, обычно такая

грустная и молчаливая, по целым неделям не произносящая ни слова, выказывает к этому молодому человеку необыкновенную привязанность.

—Что ты такое говоришь, Бирбомоно?

— Правду, ваше сиятельство. Когда она видит этого молодого человека, лицо ее проясняется, глаза блестят; когда он заговаривает с ней, звук его голоса заставляет ее вздрагивать. Если иногда он садится в общей зале, она следует за ним взглядом, ловит каждое его движение, а когда он уходит, вздыхает и печально опускает голову. Она сама убирает его комнату, чинит белье, и никому не желает уступать эту обязанность. Ей нравится заботиться о том, чтобы этот молодой человек ни в чем не испытывал недостатка… Не находите ли вы, что все это очень странно?

— Ты не разговаривал с ней по этому поводу?

— Один только раз, но она прервала меня с первого слова, приложила палец к губам с ангельской улыбкой и сказала голосом таким кротким, что я готов был расплакаться: «Бирбомоно, мой верный друг, дай мне обманывать мою горесть; я люблю этого молодого человека, как мать. Вероятно, Господь свел меня с ним для того, чтобы утешить в моей потере». Что я мог сказать? Я замолчал.

— Да-да, тут виден перст Божий, — прошептал первый собеседник, проведя рукой по своему лбу, орошенному потом, — да будет на все Его воля… А что об

этом думает молодой человек?

— Я полагаю, что он ничего не думает, по той причине, что он этого даже не замечает. Его характер не имеет ничего общего с характером его товарищей; он угрюм, сдержан, не играет, не пьет и, по-видимому, ни с кем не заводит романов. Я спрашиваю себя, что такой человек может делать среди флибустьеров.

— Но у него, по крайней мере, есть друзья?

— Только двое: Пьер Легран и Филипп д'Ожерон. Но они Давно в экспедиции, и он живет один.

— Монбар его знает?

— Не думаю; когда мы приехали в Пор-де-Пе, Монбара не было уже с месяц, и он пока что не вернулся.

— Все равно, Бирбомоно, продолжай, как я тебя просил, наблюдать за этим странным молодым человеком. У меня на это имеются серьезные причины, о которых ты узнаешь со временем.

— Для меня достаточно вашего приказания, остальное меня не касается… Но я слышу шум, — внезапно прибавил Бирбомоно, вставая, — это, должно быть, он.

— Узнай, друг мой, и если это он, приведи его сюда. Мажордом исчез в высокой траве. Не успел он сделать и ста шагов, как очутился лицом к лицу с человеком, который шел поспешными шагами. Это был флибустьер Франкер.

— Я опоздал, Бирбомоно? — спросил он, вытирая носовым платком пот, струившийся по его лицу.

— Нет, — ответил мажордом, — только восемь часов, а свидание назначено, кажется, на половину девятого.

— Это правда. Тем лучше, я не хотел бы заставлять себя ждать. Где тот человек, который пригласил меня сюда?

— Пожалуйте за мной. Он вас ждет недалеко отсюда.

— Показывай мне дорогу; мне хочется поскорее увидеть его.

Заметив буканьера, молодой человек сделал движение, выражавшее обманутое ожидание, и, остановившись, повернулся к Бирбомоно:

— Что это значит? Чего хочет от меня этот человек? Где же…

— Молчите, — быстро перебил его буканьер. — Оставь нас наедине, друг мой, — обратился он к мажордому, — и последи, чтобы никто нам не помешал; при первом подозрительном движении на равнине предупреди нас.

Бирбомоно поклонился, взял ружье и ушел, не произнеся ни слова. Буканьер следил за ним глазами, потом, когда мажордом совсем исчез из вида, обернулся к молодому человеку и сказал, протягивая ему руку:

— Добро пожаловать, я рад вас видеть.

— Как! — с удивлением вскричал Франкер. — Вы?..

— Дон Санчо Пеньяфлор к вашим услугам.

— Но этот костюм…

— Очень хорош в данных обстоятельствах, вы не находите? Мне кажется, он защитил бы самого губернатора Санто-Доминго лучше его генеральского мундира.

— Простите, но вы так искусно переоделись, что я с трудом узнаю вас даже теперь.

Оба обнялись и сели рядом.

— Теперь поговорим о делах, — начал дон Санчо, — ведь, если не ошибаюсь, мы встретились здесь именно для этого.