Золотая лихорадка
Шрифт:
— Тебе ведь всю ночь работать — ничего, что столько выпил? — спросил мужчину его товарищ.
— Там сын с невесткой распоряжаются, а мне ничего делать не надо.
— Ишь! Счастливая старость! Стало быть, ушёл от дел на покой… Хорошо! — Спутник мужчины налил себе в стакан пива.
— Ничего подобного, какое там «на покой» в наше время! Разве только в рассказах ракуго, с которыми выступают комики… Ладно, в караоке пойдёшь? — Мужчина поднялся, достал из кармана бумажник и расплатился.
Канамото, отогнув занавеску над дверью и провожая взглядом удаляющиеся фигуры, представил себе пустой магазин, в котором безмолвно поджидают
— Дед, твоё заведение тоже теперь превратилось в распивочную?
— Я одному тебе позволяю пить и не заказывать никакой еды. Тихиро!
Тихиро, держа в обнимку бутыль сакэ в один сё, [12] наполнила стакан Канамото.
— А потом, пожалуйста, лапши с овощами.
— Плита уже погашена. — Старик молча налил себе бататовой водки, разбавил спитым чаем из чайника и уселся за стол.
С того самого мгновения, когда днём кто-то из персонала «Вегаса» сообщил Канамото про исчезновение босса, он уже не сомневался: подросток убил. Оснований не было, но целый день сегодня в голове у него, точно жужжащий рой слепней, не переставая гудело: «Убил, он убил, убил…»
12
1 сё — составляет приблизительно 1,8 литра.
— Дед, ты слышал, что Юминага пропал?
— Да ну? Я не знал.
Канамото отобрал у Тихиро бутыль сакэ, которую она всё ещё прижимала к животу, и поставил её на стойку.
— Дедушка, он сакэ забрал… — пожаловалась Тихиро, но в голосе слышался смешок.
— Юминага действительно исчез.
— А что, проблемы из-за этого? — Старик закурил.
— Вроде бы нет.
На миг жужжание в голове Канамото прекратилось, наступила полная тишина, но затем снова кровь, перемешанная с алкоголем, побежала по жилам.
— Что делать, если знакомый парнишка убил своего отца?
— Да ничего тут не сделаешь. А что ты имеешь в виду? — Старик повернулся к Тихиро, которая сидела у краешка стойки и ела жареную свинину:
— Иди спать!
Тихиро руками взяла с тарелки кусок мяса, сунула его в рот и поднялась по лестнице на второй этаж.
Канамото не в силах был унять сердцебиение. Им владел не страх, а тоска — состояние, о котором он уже лет тридцать как позабыл. Обычно это проходило от вина. Даже если оставалась на сердце тяжесть, похожая на похмельный осадок, некоторое время пожив бок о бок с чувством одиночества и пустоты, он постепенно ухитрялся всё забыть. Канамото считал, что можно дотащиться до конечной станции, если замереть и не делать движений под гнётом безверия и апатии. «Тоска…» — попробовал он пробормотать вслух. И всё же ему было невдомёк, отчего он, совершенно чужой человек, должен сейчас впадать в тоску, и, изо всех сил напрягая заржавевший от бездействия ум, он пытался понять, откуда же у него эта тоска. После средней школы Канамото пошёл в Иокогамский порт подённым рабочим, а через несколько лет стал работать на посредников, в качестве «младшего братишки» помогал финансовому предприятию, организованному одной из мафиозных группировок. По меньшей мере троих он довёл до самоубийства жестокими мерами, которыми выбивал
— Что ты делаешь, если кто-то из твоих людей совершает убийство? — Старик внимательно смотрел на Канамото.
— Ну, что… советую сдаться с повинной.
— Так, может, это и надо?
Если нет чувства вины, которое страшнее наказания, или нет расчёта на смягчение приговора, явка с повинной невозможна. Если бы было то или другое, подросток давно уже явился бы с повинной. Что, если посоветуешь ему повиниться, а он не признает даже сам факт убийства? Разумеется, донести на него нельзя, а если и донести, то, пока не найдено тело и нет улик, полиция даже слушать не станет. Тогда зачем уговаривать его признаться? Канамото знал, что аргументов, чтобы убедить подростка, у него нет.
— Ну а ты, старик, что бы сказал ему? Какими словами ты надоумил бы мальчишку из нынешних, что убивать нельзя?
— Дети не должны убивать. Разве требуются другие доводы?
— Так что, взрослым можно убивать?
— Говорится, что нельзя, но убивают, что поделаешь… Но детям убивать нельзя.
Если всё же подросток сознаётся и спросит, почему убивать нельзя, Канамото хотел бы объяснить ему это по-настоящему.
— Почему же всё-таки нельзя убивать? — качал он головой, точно от боли, и смотрел на старика глазами пса, в которого бросили камень.
— Если не объявить главной ценностью жизнь, в мире не будет покоя. Коль скоро люди не живут поодиночке, нужен закон, который будет это правило охранять. Иначе всё развалится — как веер, у которого сломалось железное колечко. Когда начинается война, о жизни уже не говорят, другие вывески в ходу: страна, император, ещё что-нибудь…
— Так это всё же главная основа или просто правило?
— Кто бы знал?.. Не помню, от кого слышал, но говорили, что, если император убьёт, это не преступление. Тебе про это известно?
— Откуда же мне-то?.. Но почему так?
— Ну, наверное, потому, что император ещё важнее президента…
— Он, значит, как бог?..
— Что-то вроде этого…
— Хоть он такой же человек, но императору можно… А любому другому, будь он взрослый или ребёнок, полагается наказание. Тогда что такое преступление? — Канамото представил себе седовласого мужчину благородной внешности, такого же возраста, что и он сам. — Ох, дед, детям нужны доводы! Иначе ничего не объяснишь…
— А если будут доводы, он согласится?
— Ведь это он убил! — выкрикнул Канамото.
Гудение вентилятора, точно внезапный порыв ветра, прокатилось по всему помещению — оба умолкли и некоторое время хранили тишину, словно унесённые и брошенные оземь этим шквалом.
— Улики есть? — прошелестел старик, словно скомканный лист бумаги.
— Улик-то нет… — Сакэ, которое он наливал в стакан, текло через край и лужей расплывалось по стойке. — Нечего и сомневаться, он убил. Что будешь делать?.. Скажешь ему, чтобы шёл с повинной, а он: ничего, мол, не знаю, ни при чём… На том и разговору конец… Эй, ты слушаешь?