Золотая лихорадка

Задорнов Николай Павлович

Последний самородочек он не взял, пнул его ногой обратно в воду.

… Тимоха вырубил несколько сухих деревьев, связал их тальниковой корой. Вернулся, нашел в воде откинутый пинком самородок, сложил золото в мешочки.

Река вынесла его к вечеру на какую-то протоку, а к ночи он увидел огонек вдали. Пришлось грести. Тальниковые рощи стали во тьме выше.

Тимошка пожалел, что не делал заметок, засечек, не занял место, кинул прииск прежде времени, как ненужный, перепугался чего-то, словно с девкой загулял, а жены струхал и дело до конца не довел. А теперь жалко. «Ну не беда, я свое возьму! Я пойду

с Егором, он же справедливой жизни ищет и у меня мое не отберет. Хотя он засечки-то сделал, говорит, место остолбил. А я только череп поставил, чтобы припугнуть, да не там, где надо! А Егор глупости говорит: «Мы, бедные, жили честно! Как будем жить богатые? Мы богатство добыли трудом, как мы с ним сумеем обойтись?» Каким трудом? Глупости это, я раз плюнул и набрал, только неделю голодал и смерти от неизвестности боялся и думал, что меня из темноты застрелят. И все! Вот теперь я гульну. Я им всем покажу, как надо гулять, богаделкам!»

Вечером Тимоха опять отстреливался от коряг и выворотней. А утром пожалел, что много пороха зря истратил. Он сел на плот и немного отплыл, увидал крыши.

– Кто у вас тут всех покрепче? – весело спросил Тимоха стоявшего под обрывом одинокого парня в повом картузе.

– Курносов хорошо живет, только болеет нынче, заразная какая-то… Никита Жеребцов торгует. Враз обует и оденет! Кажись, дома…

Оборванный Тимошка закинул мешок за спину и пошагал.

– Тятя, к вам пришли! – сказал парень в картузе, заглядывая в какую-то амбарушку.

Через открытую дверь видны были куски материи на полках и большая куча лыковых веревок на земляном полу. Лыко сушилось на низкой крыше амбарчика и висело на стенах.

Вылез хозяин. Тимошку даже малость покоробило, что попал он к этакому волосатому чудовищу.

– Ночевать можно у тебя?

Жеребцов взглядом смерил гостя с ног до головы. «Еще один оттуда же! – подумал он. – Гостенек!»

Мужичок хотя и оборван, но держится бодро. Разговаривает без подобострастия. Картуз, одежда и борода перепачканы глиной. Жеребцов давно приметил плывущего мужика и послал сына на берег, чтобы перехватил возможного покупателя. «С добычей, – решил он, – и не с малой!»

– Ночевку по себе сыщи, – ответил Жеребцов.

– А ну, открой свой магазин!

– Перминский, што ль? – спросил Жеребцов.

– С Уральского.

– Слыхать по разговору! – Жеребцов быстро положил лыко на скамеечку. – Милости прошу!

Ему хотелось знать, откуда один за другим выходят уральские старатели. Окает гость, не врет, в самом деле уральский. По разговору лучше, чем по паспорту, человека узнаешь.

– Своего как не принять! Дальний, а все сосед, родной!

Никита так сердечно сказал, что Силин даже пожалел его. Страшный человечище, а оказывается – доброта. Но Тимоха не очень доверял.

– А у нас хлеба поспевают поздней, – говорил Жеребцов, вводя гостя в дом.

Тимоха опечалился при упоминании об уборке, и Никита это заметил, догадываясь, что гость его пахарь и чувствует себя виноватым. «Значит, идут они один за другим по следу Кузнецова!»

На подоконнике лежала подзорная труба. Силин знал, что это за штука. Такая была у соседа его уральского торгаша Федьки Барабанова. Он в эту трубу смотрел и узнавал, работают или нет у него на покосе батраки – беглые

каторжные, а те потом удивлялись только, откуда хозяин все знает.

Но сейчас не покос. А на островах хлеб не сеют и не жнут. Не меня ли он выглядывал? Дом у Жеребцова над обрывом, высоко над рекой.

– Покупателей-то далеко видать на подъезде, – сказал Силин.

Забыл Жеребцов убрать эту трубу, а теперь не решился, не надо подавать вида, что укор гостя попал в цель. Тимоха заметил, как всполошился хозяин.

С золотом в мешке Тимоха почувствовал себя смелей обычного. Постоянное чувство вины и боязни, которое всю жизнь давило мужика, вдруг исчезло, И это было целым открытием. Он подумал, что, может быть, уж не такая хитрая штука стать умным. Надо только попасть на хорошую жилу и не сплоховать, хапнуть вовремя и не раскидать потом богатства, удержаться. Он вспомнил старую свою присказку: «Богатый и ума прикупит, а бедный – дурак дураком!»

Он приметил, что Никита, кажется, жаден и не прочь унижаться ради выгод… «Только бы мне не перехватить лишнего!» – подумал Силин при виде бутылки с водкой. С непривычки, он понимал, трудно удержаться… Да, может, и не стоит!

– Нет ли у тебя рубах продажных, исподнего… Новые бы брючки! – сказал Силин. – Сапожки тоже…

– Есть, как же! Да закуси!

– Нет… Допрежь надо прифорситься. Давай вот прикинь, сколько дашь за такой самородок?

Жеребцов не стал жаться.

«Потеха! – подумал Силин. – Я брал даром, а он дает такие вещи! Новые! Да хоть вдвое бы меньше дал, и то выгода!»

– А вот это видел? – вытащил Тимоха из кармана еще несколько самородков.

Тимоха, кроме покупок, получил еще несколько ассигнаций.

Вытопили баню.

Тимоха пошел мыться и взял с собой мешок с золотом. Оп переоделся во все чистое, в новое белье, сапога и рубаху. Хотелось бы купить пиджак и пальто со шляпой, но такого товара на Утесе не держали.

– Продай свой! – сказал Силин.

– Утонешь в нем.

– Это ничего.

Тимоха смеялся в душе, глядя, как богатый и степенный мужик угодничает.

Так было впервые в жизни.

Тимоха подвыпил изрядно, но на все расспросы, где золото, как ехал, как выбирался, отвечал сбивчиво, путал.

Силину отвели отдельную горницу в большом доме.

Утром бородач заглянул в дверь. Все утро Никита сидел на кухне, ожидая пробуждения гостя. «Стукнуть его! Да, ведь это не горбач! Тут живо подымутся мужики, и если не упекут на каторгу, то обойдутся самосудом… Не скроешься!» Он знал, гиляки видели Силина.

Никите казалось, что, не задумываясь, он при случае шлепнул бы этого мужика пулей в спину. А теперь приходилось терпеть и ждать, и как-то выматывать, выуживать из него…

– Свининки тебе? Баранинки? Убойны? Что с утра приготовить? – спрашивал хозяин.

– Парохода нет? – спросил озабоченный Силин.

– Я на телеграфе узнавал, бегали для вашей милости. Нет, и не слышно. И не выходил.

Тимоха жил, попивал водочку, ходил в баню и крепился, чтобы не загулять. Приходили соседи Никиты, их жены. Свойскими приятелями стали и Котяй, и Курносов. «Пусть я все пропью, – думал Силин, – но хотя бы про Егорово богатство мне не проболтаться!»

Сын Никиты, не снимая картуза, вломился в двери с целой оравой парней.