Золотая лоза

Плеханов Андрей Вячеславович

– Не волнуйся, – я ободряюще улыбаюсь ему, словно выписываю индульгенцию. – Ты успеешь, телки займут тебе очередь.

Он благодарно кивает мне и ковыляет к уборной. Сам виноват, нечего взваливать на себя такую тяжесть.

Сажусь на освободившийся край скамьи, облокачиваюсь на стену. Она протерта до голых кирпичей, лоснится. По крайней мере, мне не грозит измазать известкой пальто. Беру салфетку, лежащую на столе, о трываю от нее кусочки, сворачиваю их в аккуратные шарики и вставляю их в уши.

Так лучше. Намного лучше.

Я люблю

блюз, и мне в целом нравится, как играют эти ребята. Но слух надо беречь.

– Девушка! – Я щелкаю пальцами и официантка не спеша пробирается ко мне. – Это вот что такое?

Я тыкаю пальцем в меню, где написано «СВИНСКИЕ ТЕЛЕСА НА РЕБРАХ И ИИШНИЦА». Я наивно полагаю, что имею дело с опечатками.

– Это то, что написано. – Она морщит носик. – Заказывать будете?

– Это стейк, я так полагаю? С яйцом?

– Да, типа этого.

– Хороший?

– Да.

– Несите. Это скоро будет готово?

– Да.

– Если можно, побыстрее. Я голоден.

Я удовлетворенно вздыхаю. Можно чуть-чуть расслабиться. Мне нужно перекусить, прежде чем приступать к работе.

Неплохо. Совсем неплохо.

* * *

Я выковыриваю остатки мяса из зубов. Атмосфера в зале разогревается все больше. Музыканты сделали перерыв – минут на двадцать. Перекусили, выпили водки. Я внимательно смотрел на них, пока они ужинали, но никто из них не показался мне моим клиентом – сегодня им не повезло. Количество народа в зале заметно уменьшилось. Время уже заполночь, и часть людей ушла. Видимо, ушли те, у кого нет денег на такси. Насколько я помню, в России ночью не ходят автобусы и трамваи, а также нельзя садиться за руль машины, если ты выпил алкогольный напиток. Необходимо побеспокоиться заранее, если не хочешь идти через весь город ночью пешком.

Так или иначе, посетителей стало меньше примерно вдвое. У двери появился даже свободный пятачок – метра три в диаметре, и этим сразу же воспользовались несколько парней и девушек. Они устроили там танцы, едва блюз-бэнд возобновил свой концерт.

Даже на скамейке рядом со мной появилось свободное место. Я решаю заполнить его. Я уже присмотрел себе соседа. Это человек лет сорока пяти, он одет в потертую замшевую куртку, короткую и рыжую – совсем не по сезону. Я не вижу его лица, наблюдаю только лысый затылок и спину, потому что он все время смотрит на музыкантов. Он прислонился к стене. Видно, что он устал.

Есть в нем какое-то несоответствие остальной публике. Он выпадает из всей этой толпы – разнородной, и все же сведенной к единому знаменателю. Что-то он делает не так, как другие.

Он сдержан. Он не орет, не хлопает руками над головой. Не обнимается с мужчинами, не целуется с женщинами. Не пытается броситься к освободившемуся месту, чтобы занять его. Даже пиво он пьет как-то по-другому. Мне он нравится.

Я хлопаю его по замшевой спине.

– Эй, – говорю я. – Тут место освободилось. Садись, приятель.

Он оборачивается,

отрицательно разводит ладонями – не сяду, мол. Говорит что-то. Слова его трудно понять из-за музыки. Очки его блестят в тускловатом свете подвала.

И вдруг до меня доходит. Он иностранец, вот оно что! Вот чем он отличается от остальных. Я протягиваю руку, хватаю его за полу расстегнутой куртки и тяну на себя. Он плюхается на место рядом со мной.

– Ты откуда? – ору я ему в ухо по-английски.

– Из Америки!

– Привет, американец! – Я протягиваю ему руку. – Как тебя зовут?

– Дэниэл. Дэн. – Рука у него широкая и сильная.

– А тебя как?

– Ты из какого штата? – игнорирую его вопрос.

– А ты что, бывал в каком-то из штатов? – брови его удивленно поднимаются над тонкой оправой маленьких очков.

– Я бывал во всех штатах.

– Хорошая шутка! – Он хохочет и хлопает меня по плечу. – Я лично не знаком ни с одним человеком, который был во всех штатах! Что там делать – во всех штатах?

– Дела, дела… – я развожу руками. – Думаю, ты тоже пришел сюда не только для того, чтобы слушать музыку?

– Здесь я только ради музыки. – Он откидывается назад, облокачивается о стену и делает последний глоток из кружки. – Мне тоскливо здесь, в этой дикой стране. В этом холодном городе есть лишь несколько заведений, где можно услышать нормальную музыку – блюз, буги. Большинство людей слушает здесь нечто неописуемое. Русский вариант третьесортного диско. Ты слышал такое?

– Нет. Я здесь недавно.

– Ты не русский, насколько я понимаю? – спрашивает он меня. – Ты – англичанин?

– Почему ты так решил?

– Ты говоришь так, как говорят англичане.

– Просто у меня классический английский, – поясняю я. – Я всегда говорю на классических вариантах языков, нет времени учить диалекты.

– Что ты делаешь в России?

– Меня больше интересует, что здесь делаешь ты. – Я мягко настойчив, но с мягкостью моей трудно бороться, она обволакивает, как паутина. – Расскажи, старина. Я угощу тебя выпивкой. Что ты предпочитаешь?

– Пиво. Русское пиво удивительно хорошее. Немногое из того, что мне нравится здесь.

Я заказываю для него пиво. Сам я пью водку – как всегда. Предпочитаю чистые жидкости.

– Я музыкант, – вдруг говорит он. – Я играл блюз тридцать лет. Я – гитарист. Довольно неплохой гитарист, говорят. Только блюз играется совсем не так, как делают эти русские. Они играют профессионально, но не понимают сути блюза. Блюз – не в словах и не в аккордах. Он между слов и аккордов. Ты дернул струны, прокричал в микрофон свою строчку, и замолчи на секунду. Вся суть – в этой паузе. Те, кто слушает, должны сами додумать слова в этот пустой момент времени, заполнить его собой. Главное – не сбиться с ритма. И тогда следующий аккорд будет воспринят, как откровение. Совершенно необязательно при этом петь голосом Би-Би Кинга. Белый человек – всегда белый.