Золотая медаль
Шрифт:
Уроки Юрия Юрьевича были для Юли наслаждением. Она старалась понять, чем они ей так нравятся, какими чарами владеет учитель. Ученица записывала его речь, отдельные предложения или мысли, которые ее чем-то потрясали. Дома, расшифровывая стенографические записи, вдумывалась в них, анализировала каждое слово.
Нет, ничего необыкновенного в рассказе учителя не было. И девушка делала вывод: дело в том, что Юрий Юрьевич мастерски рассказывает, да и материал где-то берет интересный…
Юля склонилась над тетрадью, и в этот миг к ее локтю легонько прикоснулась
4
Варя Лукашевич приехала из другого города и в школу пришла уже тогда, когда начался учебный год. Она была очень тихая, скромная и красивая девушка с глубокими темно-синими глазами и длинными ресницами. Но не этим, конечно, она обратила на себя внимание классного коллектива. В ее поведении было много непонятного, даже странного. До сих пор она ни с кем не сдружилась, у нее не было ни единой подруги. Весь класс удивляло и смешило то, что она всем ученикам и ученицам, даже Лиде Шепель, с которой сидела на одной парте, говорила «вы». Она избегала разговоров, и бывало, что за весь день никто от нее не слышал и слова. На переменках ее можно было увидеть где-то в уголке, одинокую, погрузившуюся в какие-то мысли. После уроков Лукашевич первой спешила из класса, и все понимали, что она хочет идти домой сама, без спутников.
Мечик Гайдай сразу же заявил о новой ученице:
— Товарищи, если она не шизофреничка, то просто — псих!
— Не согласна, — сказала Нина Коробейник. — Возможно, она решает какую-то космическую проблему и все время витает в заоблачных высях!
— В таком случае, почему она получила двойку по астрономии? — спросил Мечик.
Больше других заинтересовалась новой ученицей Юля Жукова.
Лукашевич в самом деле часто и глубоко задумывалась, даже на уроке, и в такие минуты, вероятно, забывала, что она в классе.
Юля заметила, что бывали дни, когда Лукашевич что-то очень волновало. Тогда Варя еле досиживала до конца последнего урока и первой почти бегом выскакивала из класса.
Куда она спешила?
Жукова узнала, что мать девушки давно умерла. Отец у нее был портным и тоже умер несколько месяцев назад. Тогда девушка и решила покинуть родной город и поехать к своей тетке, которая жила перепродажей на «толчке» старых вещей.
Обо всем этом Лукашевич рассказывала коротко, скупо, вернее — только отвечала на вопросы.
Сначала Юля решила, что перед нею придавленная горем девушка, но скоро убедилась, что это не так. Лукашевич ни на что не жаловалась, глаза ее излучали спокойное и даже ласковый свет, от всей ее худой фигуры веяло чем-то нежным, детским.
— Ты была пионеркой? — спросила Юля.
— Нет.
— А почему?
Лукашевич ответила просто и чистосердечно:
— Некогда было. Без матери жить, и надо было все самой…
— А в комсомол никогда не думала поступать?
Варя молча отрицательно покачала головой, потом тихо прибавила:
— Я
Жукова улыбнулась:
— Это от тебя зависит. А скажи, Варя, почему ты такая?..
— Какая?
— Ну, нелюдимая, молчаливая, слова от тебя не услышишь. Почему ты никогда не поговоришь с подругами?
— Не знаю, — сдвинула плечами Лукашевич.
— Ну, как это — не знаешь? Куда ты, например, иногда так спешишь после уроков?
И здесь Лукашевич сразу изменилась. Куда и девалось ее спокойствие. Она быстро заморгала веками, метнула на Юлю непонятный взгляд, и на лице у нее появилось выражение нетерпеливого желания скорее закончить этот разговор.
Жукова молчала, ожидая ответа. Но молчала и Варя. Тогда Юля тронула ее за плечо:
— Варя, почему ты не хочешь сказать мне?
Лукашевич глянула глубокими синими глазами и тихо промолвила:
— Не надо спрашивать… Я этого не скажу…
И вот сегодня Варя Лукашевич снова куда-то очень спешила. Жукова увидела, как она, не ожидая окончания урока, впопыхах, чтобы не заметил учитель, складывала под партой книжки в старый портфель. Видно было, что Лукашевич уже совсем не слушает Юрия Юрьевича, охваченная одним желанием, чтобы скорее закончился урок и можно было бежать из школы.
Юля не знала, что и думать. Впервые она встретилась с ученицей, поведение которой было для нее, секретаря комитета комсомола, совсем не понятным. Больше всего удивляло то, что Лукашевич сторонилась коллектива. Вот уже почти месяц, как она появилась в школе, и никто из десятиклассников не знает, какими интересами живет новая ученица, какие у нее мечты, какие мысли, с какими людьми она встречается вне стен школы.
Не успел Юрий Юрьевич выйти из класса, как Варя Лукашевич выскочила из-за парты и бросилась к двери. Но Жукова остановила ее:
— Варя, пойдем вместе.
Лукашевич вздрогнула от неожиданности и, прижав обеими руками портфель с книжками к груди, промолвила:
— Нет… нет… Мне в другую сторону, совсем в другую…
— Мне тоже — в другую, — попробовала пошутить Юля, — итак, вместе и пойдем.
— Да нет, говорю же, что мне с вами не по пути, — так же впопыхах, немного испуганно бросила Варя.
— Ну, хорошо. Но почему ты меня называешь на «вы»? Мы же с тобой одноклассницы, подруги. Разве ты до сих пор не привыкла к нам? Ты домой?
Лукашевич на миг запнулась:
— Я? Ну да, да… Домой, домой!
И она побежала длинным коридором.
К Юле подошел Виктор Перегуда.
— Юля, ты, надеюсь, домой? В таком случае нам по пути.
Жукова улыбнулась:
— Ценю твое общество, только сейчас я хотела бы иметь другого попутчика.
— Кто же он? Можно знать?
— Наша новая одноклассница. Лукашевич. Очень досадую, что с нею мне «не по пути».
— Что она? — почему-то нахмурился Перегуда.
— Тебе, как секретарю комсомольского бюро класса, это надо бы знать лучшее — «что она». Представь, что завтра Лукашевич подаст заявление о вступлении в комсомол.