Золотая паутина
Шрифт:
Гонтарь понял, что нужные семена он посеял, делать тут больше нечего, передвинулся к следующей группе молодежи и им рассказал, как привезли однажды ночью, в восемьдесят седьмом году, цинковый гроб с телом его сына, и про Брежнева с Устиновым рассказал, и про носки.
А дождь все сеялся, сочился с низкого неба, безуспешно гасил голоса, усиленные мегафоном, и страсти, которые заметно накалялись. У памятника Ленину началась какая-то возня, и у Гонтаря радостно екнуло сердце — ну вот, что-то дельное затеялось, существенное, а то все одни разговоры…
Возня и крики перешли в потасовку, в драку вовлекались все новые и новые люди; митингующие потеряли интерес к колбасе и обкомовскому крыльцу, а также к очередному
Пришли в движение и милицейские цепи; омоновцы, тесня людей пластмассовыми щитами, стали пробиваться к центру площади, к дерущимся; им мешали, пошли в ход резиновые дубинки. Мелькали знакомые в незнакомые Гонтарю лица, все смешалось, шум и гам стоял невообразимый. Несколько растерянный, со сломанным транспарантом, выбирался из толпы Сергей, поймал насмешливый, подзуживающий взгляд «отца погибшего», отвернулся.
«Пора смываться, — решил Михаил Борисович. — Дело сделано. А резиновую дубинку пусть дураки попробуют…»
Глава десятая
Уже через час после того, как на площади закончился митинг, улеглись страсти, а милиция увезла в вытрезвители наиболее пьяных манифестантов, Русанова вызвал генерал, и Виктор Иванович пошел по коридору третьего этажа, ярко освещенного лампами дневного света.
Генерал в цивильной одежде, которая, однако, по могла скрыть выправку военного человека, расхаживал по красной ковровой дорожке просторного кабинета, курил сосредоточенно, и первое, что ощутил Русанов, — запах дешевого табака. Обычно Иван Александрович курил хорошие, ароматные сигареты, а тут… Явно случайные, купленные по нужде.
— Что это вы, Иван Александрович? — вежливо поинтересовался Русанов, глазами показывая на дымящуюся в пальцах генерала сигарету, вглядываясь в серьезное, озабоченное лицо начальника управления. Генерал ростом был невысок, и телосложение его не назовешь атлетическим, тем не менее он не выглядел тщедушным, слабосильным. В свое время генерал увлекался классической борьбой, разумеется самбо, и по сей день со спортом не расставался: почти ни одного занятия по физической подготовке он не пропускал. Зная это, невольно тянулись на стадион или в спортзал и его заместители, начальники отделов, не говоря уже о молодых оперативных работниках — те были просто обязаны держать себя в хорошем физическом состоянии.
— Да перестройка эта… С ее проблемами! — в сердцах сказал генерал. — Приходится вот курить всякую гадость.
Он закашлялся, замахал Русанову рукой — садитесь, мол, Виктор Иванович — и сам подошел к столу, ткнул сигарету в пепельницу.
Отдышавшись, Иван Александрович пожаловался Русанову:
— Понимаете, Виктор Иванович, нигде нет сигарет. У меня дома был небольшой запас — кончился. Да я и не покупал никогда, жена беспокоилась. А тут говорит: Ваня, сигарет больше нет, может, в вашем буфете есть? А их и у нас как корова языком слизала. Что делать? Помучился я день-другой, на «Астру» перешел. Да и та лишь на даче оказалась, Лиля весной покупала, настой делала — деревья опрыскивать. Теперь меня травит.
Генерал улыбнулся, глянул на хрустальную глубокую пепельницу, из которой сочился еще тонкий голубой дымок.
— Сигарет во всей России нет, — в тон генералу сказал Русанов. — Я тоже свой запас дотягиваю. Но вот, так и быть, презентую, Иван Александрович, — и положил на стол пачку «Космоса».
— Спасибо, хоть покурю.
Генерал тут же взял сигарету, щелкнул зажигалкой. Затянулся глубоко, с наслаждением.
— Ведь ясно, что скуплено все и спрятано, — продолжал он. — На рынке — пожалуйста, широчайший выбор. Но не заниматься же сигаретами госбезопасности! Хотя в Москве наши товарищи провели операцию, выявлены крупные спекулянты.
—
— И тому же Каменцеву звонить неудобно, — все еще не мог успокоиться генерал. — Дескать, Вадим Иннокентьевич, у чекистов с куревом плохо, выручи. Он бы, разумеется, в лепешку разбился, сюда бы привез. Но и сыграть может на этой ситуации — мол, госбезопасность ставит себя в особое положение. Терпите, как все. У нас вон глава российского парламента в командировки рейсовым самолетом летает. Не говоря уже о наших обкомовских руководителях. Они теперь вообще ведут себя тише воды, ниже травы, а после митингов просто растерялись. Звонил я часа два назад Кваснину, тот и говорит: дескать, если начнутся беспорядки, Иван Александрович, не дай пропасть. Вроде и со смехом говорил, в шутку, а голос выдал. И это первый секретарь обкома!… Да чего сидеть за стенами? Иди к народу, говори. Время такое. Пересидеть все равно не удастся, с народом шутки плохи. Выходи на улицу, бери инициативу в свои руки, предлагай выход, убеждай. Только так. Иного пути нет. Мы же, чекисты, не сидим сложа руки. Встречаемся с прессой, с активистами неформалов, работаем с обществом «Мемориал»… И вот сейчас, сколько мы уже сделали здесь, в Придонске, по реабилитации незаконно осужденных, репрессированных. Два тайных захоронения открыли, публикуем в областной печати списки пострадавших в годы культа, делаем с «Мемориалом» книгу. И вообще, в нашей области за последние двадцать пять лет мы никого не привлекали к ответственности по политическим мотивам, не допустили этого. Митинги в нашем городе, честно говоря, поспокойнее на фоне других областных центров, погромов нет. Но все равно нехорошо, ненормально все это, — Иван Александрович с грустью смотрел на фотографии. — Мне, как чекисту, больно все это видеть. Не думал никогда, что доживу до такого, во сне подобное не могло присниться. Жаль, что к демократам разные проходимцы примазываются…
Поднявшись, Иван Александрович перешел к столу совещаний, стоявшему у стены, где также были разложены фотографии, большей частью еще не просохшие, влажные. Фотографии, что называется, были «с колес», оперативные. Последовал за ним и Русанов.
Уже через мгновение Виктор Иванович увидел на одном из снимков Сергея. Сын держал в руках транспарант, часть текста которого попала в объектив, вместе с другими парнями-«афганцами» внимательно слушал какого-то человека в берете и куртке-штормовке, стоявшего к фотографу вполоборота, спиной, так что лица его почти не было видно.
— Вот это сюрприз! — вырвалось невольно у Русанова, и генерал, привлеченный его удивленным возгласом, взял фотографию, огорченно наморщил лоб.
— Сын?
— Он, Сергей.
— М-да-а…
Иван Александрович рассматривал фотографию, вертел ее в руках, потом протянул Русанову.
— Что ж, в личный домашний архив возьмите, Виктор Иванович. Фотография, конечно, памятная, чего там. Да и историческая, время со счетов не сбросишь. А с сыном надо поговорить.
— Я обязательно буду говорить с Сергеем, товарищ генерал! — Русанов изменился в лице, стоял перед начальником управления взволнованный.
Генерал мягко взял Русанова за локоть, повел к креслам в углу кабинета.
— Сына вашего можно понять, Виктор Иванович, чего вы? — в голосе Ивана Александровича сквозило заметное удивление — он, наверное, ожидал от Русанова несколько другой, более спокойной реакции. — Ничего страшного, разумеется, не случилось; другое дело, что нужно поинтересоваться: не попал ли Сергей в милицию, не замарал ли чем-нибудь себя, а транспарант… это объяснимо и правомерно.