Золотая паутина
Шрифт:
— Это вы мне должны налить, — капризно надула губы Валентина, и Битюцкий охотно принял эту игру.
— Должник я, должник, — сказал он раскатисто, довольно. — Но что я буду с этой штукой делать — вот вопрос! Мужикам показать — смеяться станут. Баб разве смущать.
— Это уж ваше дело, — мягко вторила ему Валентина. — Можно на зубы перелить, можно продать… Можно в вашем милицейском музее выставить.
— Ну уж дудки! — фыркнул Битюцкий. — В музей! Придумаешь тоже, Валентина Васильевна. Пусть у начальника БХСС
— И я так думаю, пригодится, — не стала спорить Долматова.
Она приглушила звук телевизора, он мешал им нормально говорить. Села напротив Битюцкого, намеренно приподняв повыше подол платья, открыв прекрасную ногу, покачивала туфелькой; посмеиваясь, смотрела в глаза захмелевшего гостя, говорила:
— Альберт Семенович, как-то не по-дружески получается.
— Что? — вскинулся он. Но смотрел не в лицо Валентины, а на ее мерно покачивающуюся гладкую ногу, глаз не мог от нее отвести.
— Да что, — она неторопливо потягивала шампанское. — Клянетесь в дружбе, а Воловода своего опять к нам на завод прислали. Он и в бухгалтерии говорил, что придет наш изолятор брака проверять. А зачем, Альберт Семенович? У меня он ничего не найдет.
— Да это не я… («Чекисты настояли», — чуть было не ляпнул Битюцкий, но вовремя спохватился.) То есть послал-то его я, но это формальность, Валюш, не беспокойся. И я к тебе его не направлял. Это самодеятельность, и мы ее пре-се-чем! — он поднял палец вверх. — В моей власти.
— Вот именно, — кивнула Долматова. — Только слово свое вы постарайтесь сдержать, товарищ полковник! — теперь она погрозила ему пальчиком.
Битюцкий оскорбленно-пьяно дернул головой.
— Валюш! За кого ты меня принимаешь, а? Я ведь сделал тебе! Ты дома сидишь, а не… Сама знаешь где. Ну ладно, иди сюда. Чего ты все прыгаешь по стульям, прыгаешь…
Он грузно привстал, потянул ее за руку, и Валентина поморщилась от боли и возмущения — ну что за медведь! Тащит, словно мебель какую. Но сказала она другое:
— Я сейчас, Альберт Семенович. Переоденусь. Чего уж теперь. Да и вы — раздевайтесь пока. Сапожищи свои снимите.
— А!… Да!… — пьяно и согласно мотал он головой и взялся расстегивать пуговицы рубашки непослушными, путающимися пальцами.
А Валентина, заметно отчего-то нервничающая, вышла в соседнюю комнату, чем-то щелкнула. Потом, обворожительно и обещающе улыбнувшись Битюцкому, пошла на веранду, громыхнула засовом.
— Правильно, надо закрыться, — пробормотал он, одобряя ее действия, стаскивая с ног непослушные сапоги.
Битюцкий полежал без штанов, в белой нательной рубахе, подождал. Потом позвал совсем по-семейному:
— Ну где ты есть, Валюш? Иди сюда.
— Да тут я, тут! — отвечала Валентина откуда-то из передней. — Сейчас.
Альберту Семеновичу почудились какие-то мужские голоса, он с тревогой приподнялся на локтях, прислушался: в этот момент
Битюцкий сел на диване, немо, со страхом смотрел на вошедших, враз протрезвел и прояснившимся взглядом искал хозяйку дома: кто эти люди и как они очутились в доме? А руки его машинально натягивали галифе.
— Добрый вечер, Альберт Семенович, — вежливо сказал мужчина в берете. — Извините за вторжение, но… — он развел руками. — Очень уж хотелось с вами познакомиться в такой вот непринужденной обстановке. Кажется, повезло.
Битюцкий, натянувший уже и сапоги, потянулся за висевшим на спинке стула кителем, и в ту же секунду бородатый парень, стоявший к нему ближе других, вырвал китель у него из рук, похлопал по карманам.
— Оружия нет, Михаил Борисыч, — доложил по-военному.
— О'кей! — кивнул тот. Снял берет, обнажив лысую блескучую голову, сел к столу, налил в пустующие рюмки коньяку.
— Ну что, за знакомство, Альберт Семенович? Прошу.
— Вы… кто? И что все это значит? — строго спросил Битюцкий, глядя на Долматову, появившуюся в комнате. — А, Валентина Васильевна? Я вас спрашиваю!
Валентина усмехнулась, дернула плечом, промолчала.
— Что это значит? — Михаил Борисович опрокинул рюмку в рот. — Это значит, что мы пресекли попытку изнасилования. Статья сто семнадцатая уголовного кодекса. Лишение свободы до трех лет. Я уже не говорю о сто семьдесят третьей статье — получение взятки, о статье сто семидесятой — злоупотребление властью или служебным положением, наносящее вред государственным интересам… Вляпались вы крепко, Альберт Семенович. Сочувствую вам.
Это Битюцкий и сам теперь понимал. Он наконец надел дрожащими руками китель, дрожащим же голосом сказал Долматовой:
— Пожалел я вас, Валентина Васильевна. А вы вон как меня «отблагодарили».
— Валя тут ни при чем, — спокойно сказал Михаил Борисович. — Это я ее попросил о свидании с вами. Но должен сказать, что ничего страшного пока не произошло. Добрые дела мы не забываем. Но вы ведете себя не совсем по-джентльменски.
— Что значит, не по-джентльменски? — Битюцкий исподлобья, угрюмо смотрел на Гонтаря.
— А то. — Михаил Борисович опрокинул в рот еще рюмочку, пожевал губами. — Валя с вами расплатилась, а вы бутыли ей и мешочек не вернули. Так? Так. Держите бедную женщину на крючке, на нервы ей действуете, вымогаете новые суммы. Нехорошо, полковник!
— Ничего я не вымогаю, — буркнул Битюцкий.— Она меня пригласила, я пришел. Посидели, поговорили…
— А потом вы стали к Вале приставать, склоняли ее к сожительству… Ай-яй-яй! Мы ведь все это на пленочку записали, Альберт Семенович. Хотите послушать? Боря, сделай.