Золотая подкова (сборник)
Шрифт:
По-прежнему все упиралось в семью. Не так-то просто ее оставить. И все же как-то раз Байрамгельды решил поговорить с женой.
— Хочешь уехать? Поезжай, — как бы равнодушно ответила она, но в голосе ее нетрудно было уловить обиду.
Не поднимая глаз и не глядя на мужа, она продолжала:
— Ты уедешь… а что же будет со мной, с детьми? Дом без хозяина — сирота.
Огульмайса закрыла лицо руками, встала и ушла в другую комнату, оставив на полу растерянного и готового заплакать ребенка.
— Ну, вот, — нахмурился Байрамгельды, поднимаясь
Спустя несколько дней после этого разговора к нему зашли отец и мать. Потолковали о сельских новостях, колхозных делах, родственниках и потом уже, перед самым уходом, Курбан-ага сказал сыну:
— Говорят, ты на канал собираешься?
— Давно мечтаю об этом.
— Погоди немного. Детей не бросай…
— И так давно уже жду. А с детьми и без меня ничего не случится. Ведь не на век уезжаю. На неделю, на две. Ну, самое большее — на месяц. Что тут страшного?
— Все верно, сынок, — вступила в разговор Оразгуль-эдже, — но мне Майсу жалко. — Свекровь ласково взглянула на сноху. — Как же ей, такой молоденькой, жить без мужа? Старуха была бы, куда ни шло. Я тоже прошу: повремени с отъездом-то… Не спеши…
Прошло еще пол года. Это было время стремительного штурма Каракумов. В рекордный срок строители проложили русло второй очереди Мургаб-Теджен протяженностью сто сорок километров.
В день пуска воды состоялся митинг строителей, жителей окрестных сел и города Мары. По обоим берегам канала пестрели плотные толпы людей, в ясном небе над ними бушевало раздуваемое ветром алое пламя знамен, транспарантов. С трибуны выступали ораторы. А когда была ликвидирована перемычка и вода рванулась в готовое русло, над полями долины прокатилось мощное «Ура!»
«Все здесь было впечатляющим, волнующим, незабываемым.
И все-таки сильнее всего поразили Байрамгельды строители. Они показались ему людьми другого мира — не очень понятного, но сурового. И отпечаток этого мира лежал на всем их облике. Они и ходили как-то по-другому: стремительно и деловито, не обращая внимания ни на кого. И улыбка у них была вроде бы иная, не улыбка, а какая-то гордая усмешка. И голоо был не такой, как у всех, а грубоватый, с хрипотцой, словно надорванный криком в бескрайнем морском просторе. Даже цвет лица и тот был иной; на их лицах лежал коричневатый загар степных раздолий и крутого пустынного солнца.
Прошло и это торжество.
И снова в жизни Байрамгельды наступили будни — ровные, похожие друг на друга, как близнецы. И маршрут его оставался неизменным: из дома — в поле, с поля — домой. И так изо дня в день, из месяца в месяц.
И сам он как будто не изменился: ни внешне, ни в отношениях с людьми. По-прежнему он был приветлив со всеми: с женой, детьми, родственниками и друзьями. Но на душе было невесело. И несмотря на то, что он тщательно это скрывал, иногда им овладевали задумчивость, скука, замкнутость, на лице появлялось грустное выражение, выдававшее его душевное состояние.
И если раньше он рвался в поле, радуясь его нарядному
Жарким день близился к концу, стало прохладнее и можно было бы продолжить работу, но Байрамгельды, остановив трактор, сошел на землю и прислонился к его высокому колесу. Клычли тоже остановился, спрыгнул в борозду и, перешагивая через кусты, подошел к Байрамгельды.
— Не могу! — негромко, но с явным отчаянием произнес он.
— Что случилось? Чего не можешь? — спросил Клычли, с тревогой глядя на друга.
— Работать не могу, — простонал Бапрамгельды. — Здесь, на этом поле, ребенок может справиться, девчонка из восьмого класса. А мне, такому здоровому, разве такую работу надо?..
— Ах, вот оно что! Тогда действительно надо уходить, — решительно посоветовал Клычли. — Давай завтра подадим заявление и… уйдем вместе. А?
Байрамгельды был бледен, глаза смотрели устало. В знак согласия он кивнул головой и отвернулся. Поставив машины на отведенную на краю поля площадку, механизаторы разошлись по домам.
А рано утром они уже поднимались на веранду колхозного правления. Узнав, что председатель у себя, они прошли в его кабинет.
— Что так рано? — спокойно спросил вошедших Вели Дурдыев.
— Вот заявления принесли, чтобы ты на канал нам разрешил поехать, — по праву старшинства заговорил Клычли Аширов.
— На канал, говорите? Хорошо, — произнес башлык [4] . И снова внимательно посмотрел на ранних посетителей. По характеру он был человеком сдержанным, не злобным. Никогда ни на кого не кричал и даже не повысил голоса.
Башлык — председатель.
И внешностью своей председатель довольно резко отличался от других. Он весь был густого, темно-шоколадного цвета, почти черный. Вероятно, поэтому-то так резке и выделялись на нем ослепительно белая сорочка, белые зубы и желтоватые белки глаз.
4
Башлык — председатель.
— Уйдете вы, другие уйдут, а кто же будет пахать, сеять растить урожаи, бороться за честь родного колхоза? — мягко спросил башлык.
— Мы и будем бороться! — ответил Клычли.
— Каким образом?
— Канал строить будем. Как же нашему колхозу без воды? Да и всей республике?
Сделав паузу, председатель спросил:
— А я все-таки не пойму, зачем вы собрались уходить? На канале что… лучше, чем в колхозе?
— Мы лучшего не ищем, Вели-ага, — скромно ответил Клычли Аширов. — Мы не с корыстной целью…