Золотая рыбка
Шрифт:
– По плечу… – проскулила Вера.
– Что-что?
– Он достоин… В том-то все и дело… Достоин он! Я знаю.
– Ну, раз достоин… Слушай, – притворно вскипела Таша, – мне материал сдавать, а ты тут со своими принцами… Хватит уж, перестань! Достоин – так пускай доказывает! А ты в форме должна быть! Ты знаешь, завтра четвертый номер выходит с твоей беседой. Как этого твоего архивиста и реставратора?..
– Даровацкий?
– Да, с ним. Звони ему, порадуй. Ну все, киска, давай в бой, а вечерком созвонимся.
Вера вышла из Ташиного кабинета
– Владимир Андреевич? Это Вера Муранова из журнала «Лик» – я была у вас три недели назад. Помните? Хочу вас порадовать – завтра выходит номер с вашим материалом… Мне очень неудобно – я обещала принести материал вам на подпись, звонила все время, но вас не было. Что? Болели? Да. Да. Ну конечно! Хорошо. Как только номер журнала будет у меня на руках, сразу же привезу. До встречи…
Она, побелев, повесила трубку. В ушах звучали слова Даровацкого:
– Простите, сударыня, мою бестактность, но уверен, в нашей беседе – в том виде, в котором она выйдет в свет, нет ни слова о карте и кладе… Моя вина – я должен был предупредить вас об этом, но понадеялся на вашу тактичность и чуткость. Это ведь я вам рассказал, информация эта не подлежит разглашению… Еще раз простите, рад вас слышать, помню о своем обещании, надеюсь скоро увидеть. Теперь я доступен. Звоните.
И голос, и манера речи заметно изменились – появилась какая-то сухость, сдержанность, если не сказать – отчуждение. Принимая ее у себя, он был совсем другим. Может, болезнь повлияла? – терялась в догадках Вера…
Но интонации сейчас не имели значения – Вера была просто в ужасе: в пылу журналистского азарта она «выдала» запретную информацию, приведя слова старика о карте с местом, где спрятан ненайденный клад! Непростительная оплошность – она и сама могла догадаться, что в их разговоре предназначалось для печати, а что нет… Вера кинулась к главному:
– Илья Васильевич, у меня неприятность. Понимаете, я не отвезла вовремя материал на подпись… и не по своей вине – Даровацкий… ну, архивист, с которым я делала беседу о красоте для четвертого номера, он болел. К телефону не подходил – я просто не могла его выловить…
– Ну и что, Вера? – Костомаров при этом изучал чей-то материал, лежащий перед ним на столе, не удостаивая ее даже взглядом.
– А то, что он… В общем, номер еще в типографии?
– Еще.
– Нужно выкинуть из беседы ма-а-аленький кусочек. Всего две строки. А то будет большой скандал!
– Но помилуйте… Все, из песни слова не выкинешь! Номер сверстан, набран, утром забираем тираж – о чем речь?
– Но вы же можете! Один ваш звонок – и все! Зачем нашему журналу лишние неприятности – один звонок наборщикам…
– Дорогая моя, вы напортачили – вот вы и расхлебывайте. У журнала больших проблем с этим, надеюсь, не будет. Автору я, если что, позвоню. С ним все уладим. Но вот у вас неприятности будут. Если он возникнет с протестом – неприятности вам я гарантирую…
Вера вышла из кабинета как побитая собака. А чего иного могла она от Костомарова ожидать? Сама ляпнула тогда – вот самой и расхлебывать! Так он и сказал. И зачем унижалась, просила? Нет, пора в себе что-то менять – нельзя жить так вот, с налету! Ну почему она не такая, как Таша, – у той все продумано, все рассчитано… А у нее – все спонтанно, все – взрыв, пожар!
Боже, какая дура! Да и старика жалко – доверился такой безмозглой курице, о сокровенном своем поведал… А я… на всю страну раззвонила! Что же теперь делать, что делать?
На следующее утро в редакцию привезли пачку свеженьких номеров, где в беседе под рубрикой «Что такое Красота?» красовались слова старика Даровацкого о карте и кладе. Вера места себе не находила – металась как затравленная и в конце концов, поревев на Ташином плече, чуть-чуть успокоилась и отправилась домой – писать свой роман. Таша сказала, что ничего лучшего сейчас не придумать…
– Поработай, приди в себя, а завтра поезжай к старику с повинной – поймет! Чего не простишь молоденькой да хорошенькой – не горюй, Веруся, обойдется… А в редакции, если пойдет волна, я попробую уладить.
Дома работа не шла – мысли путались, но под вечер Вера сумела себя обуздать – и все сдвинулось, задышало. Возвращаясь к жизни на волне рождавшегося слова, она вновь почувствовала себя уверенной.
Часов в восемь в дверь позвонили.
«Кто там по мою душу?» Злясь, что оторвали от только что наладившейся работы, Вера открыла дверь.
На пороге стоял Аркадий.
7
– Ры-ы-ыбка моя! – возопил он, подхватывая ошеломленную Веру на руки и таким образом проникая в квартиру. – Птичка ты моя перелетная! Парижанка моя! Возгордилась, да? Конечно, она там по Парижам рыщет, а я, как дурак, названиваю – телефон оборвал, по вечерам у подъезда дежурил, так ведь нет ее – ни привета ни ответа! – вдохновенно врал Аркадий, похожий на распушившего перья бойцового петуха, только несколько встрепанного и ободранного – волосы на лбу слиплись, шарф мотался из стороны в сторону, полуоторванная пуговица пальто висела на ниточке…
Лягнув входную дверь, он захлопнул ее за собой, протащил брыкавшуюся хозяйку в комнату, опустил в кресло и принялся осыпать поцелуями. Вера пыталась вырваться, но при таком натиске это оказалось непросто, тем более что ее действиям мешал громадный букет, даже не букет – охапка тюльпанов.
Почувствовав, что она несколько утихомирилась, не вопит и не брыкается, Аркадий не закрывая рта плел трагическую историю о том, как он вот уже три недели неутешно и безуспешно пытается встретиться с ней, повидать, обнять, поцеловать, накормить, пригреть, поговорить, любить, любить, любить… Словесный поток не иссякал, Вера не могла вставить и слова… Пусть будет как будет – сопротивляться у нее просто не было сил…