Золотая шпага

Никитин Юрий Александрович

Засядько сказал резко:

– По указанию султана и российского императора я беру под высокое покровительство этих государей Превезу. Жители этого града водрузили на свои стены наши флаги! Таким образом, они пользуются защитой нашего имени, чести и оружия.

Али-паша возлежал на роскошнейшем диване. Две полуголые рабыни растирали ему голые ступни, за тонким занавесом музыканты играли томную мелодию, под стенами вовсю дымили широкие курильни с благовонными травами. Воздух был сладкий, дымный, наполненный сладкой горечью.

–

Они получили мою защиту, – ответил Али-паша насмешливо. – Разве это не видно?

– Еще как видно, – ответил Засядько сухо. Средневековый феодал признает только силу. Теперь сила на его стороне, он это знает и без стеснения выказывает. – Но видят не только ваши люди.

На таком диване должен бы нежиться холеный толстяк с розовым лицом, не знающим солнца, но на Засядько смотрел дюжий разбойник, черноволосый и лохматый, рубашка распахнута на груди, обнажая черные курчавые волосы. В ухе блестит серьга, лицо темное от солнца, покрытое морщинами от ветра и солнца, но черные, как маслины, глаза смотрят пронизывающе, дерзко.

– Что мне от того, что видят на берегах северных ­морей?

– Но видит и султан.

– Султан далеко, а я – здесь.

– Ладно, – ответил Засядько. – С этого момента жители Превезы переходят под защиту султана и российского императора.

– Я – слуга султана, – ответил Али-паша, словно забыв, что сказал только что, голос его прогремел мощнее, в нем кипела злость. – Это мой город!

– Был, – ответил Засядько. Он подошел к окну, помахал рукой. С корабля его не увидят, ясно, но пусть Али-паша думает, что он подает знак своим людям, а те передадут на корабль.

Али-паша поднялся во весь рост, и стало видно еще яснее, что это не паша, а отважный и удачливый разбойник, взявший власть своими руками, которые не высыхают от крови.

– Ты знаешь, – закричал он страшно, – что стало с теми, кто пытался мне угрожать?

Засядько чувствовал ярость атамана шайки, но понимал и то, что тот держит злость под контролем, а кричит и вот-вот пустит пену бешенства для острастки, чтобы русский офицер дрогнул. Но и показывать, что понял, тоже нельзя. Тогда в самом деле взбесится…

В этот момент к Али-паше скользнул неслышно тот самый холеный сановник, что-то шепнул подобострастно. Али-паша несколько мгновений смотрел на русского офицера. Грудь его опустилась, он вдруг спросил совсем будничным голосом:

– А ты не тот ли Засьядь, который разбил доблестного Селимбея?

– Доблестного? – переспросил Засядько. – Мне показалось, что он сражался хреново.

Али-паша впился взглядом в его глаза:

– Теперь и мне так кажется. Когда он с семью тысячами солдат не смог удержать крепости. А у тебя было не больше тысячи?

– Семьсот, – поправил Засядько. – И двести местных жителей.

Али-паша сел, рабыни тут же принялись массировать и разглаживать его огромные ступни. Глядя на Засядько

исподлобья, внезапно предложил:

– Выпьешь со мной?

– На службе не пью, – ответил Засядько.

– Девок хочешь? Вот этих подарю! Или отбери любых.

– Уже есть, – сказал он нехотя. – Хотя… если еще остались такие, что в моем вкусе, я бы взял. А пока решим насчет крепости.

Али-паша взмахом отпустил сановника. На Засядько смотрел набычившись, но, чувствуя в самом офицере силу и помня о фрегате, чьи пушки нацелены на этот дворец, кисло улыбнулся:

– Я имею фирман от султана на овладение этими землями… Ну, и этими тоже… Почти… Но раз уж подошел флот наших друзей русских, то я оставляю им город. А сам с правоверными воинами пойду дальше резать всяких там греков, сербов и прочих христиан. Надо очистить благословенную землю от неверных!

Засядько стиснул зубы. Коротко поклонившись, кивнул бледному как смерть знаменосцу, повернулся, и они пошли к выходу. На дверях стояли янычары, страшно скалили зубы, намекающе пробовали ногтем большого пальца лезвия своих кривых мечей, но Засядько скользил по ним скучающим взором, как по выцветшему узору на старых вытертых коврах.

Знаменосец изо всех сил старался не ускорять шаг. Его распирала ликующая щенячья радость. Они были у страшного Али-паши, предъявили ему требования – подумать только! – и не только вышли живыми, но добились своего. Да еще как добились!

У ворот его гренадеры стояли в каре. Вокруг бесновалась толпа дико орущих и визжащих разбойников. Над головами блистали сабли, кто-то выстрелил в воздух. Солдаты стояли бледные, с решительными лицами. Увидев своего капитана, закричали радостно, но острия штыков все так же упирали в животы разбойников.

– Али-паша уходит! – крикнул Засядько громко. Он адресовался своим, но так, чтобы слышали и те, кто надеялся смять ненавистных христиан. – Город под нашей защитой!

Среди разбойников крик поднялся такой, что его оглушило. Снова заблистали сабли. Солдаты подались в стороны, и Засядько предусмотрительно вдвинулся в их строй. Тут же заметил, как появились люди из окружения Али-паши, начали успокаивать воинов истинной веры, даже оттаскивать силой.

Когда разозленную толпу увели, Афонин спросил неверяще:

– Ваше благородие, неужто удалось?

– А ты не верил?

– Да я-то верил… в вашу удачу, ваше благородие… да только Али-паша, говорят, совсем закусил удила. Грозится на Стамбул пойти, семью султана вырезать и свое племя на престоле усадить!

– Гм… солдатские уши слышат больше, чем генеральские в Петербурге. Ты прав, с Али-пашой еще повозиться придется. Таких людей земля рождает редко.

Знаменосец смотрел влюбленными глазами:

– Разве что в Малороссии родился такой… Вы не заметили, он похож на вас, ваше благородие?