Золотая шпага
Шрифт:
К воде двигались с такой скоростью и неудержимым напором, что, будь впереди любой враг, дрогнул бы и побежал, видя горящие страстью глаза и целеустремленные лица. Засядько на ходу расстегивал мундир, грудь начинала дышать глубже и свободнее: от набегающих на берег волн веяло свежестью.
Оглянувшись непроизвольно, он увидел, как далекий возница завопил, взметнул над головой кнут, начал нахлестывать лошадок, тоже стремясь быстрее добраться к воде.
Далеко на берегу виднелся рыбацкий домик, два сарая для сушки рыбы, развешанные на шестах сети, но главное,
– Сбегай к рыбакам. Спроси, чей это корабль. Попроси у них лодку. Скажи: если перевезут двух взрослых и ребенка на корабль, мы заплатим.
– Они и так перевезут, – пробурчал Афонин. – Мы ж их освобождаем!
– Скажи, что заплатим, – повторил Засядько настойчиво.
– Будет сделано!
В голосе Афонина не было огорчения, как заметил Засядько. Старый ветеран больше ценил возможность быть полезным по службе, чем поскакать голышом в чистых водах Средиземного моря.
Солдаты мигом сбрасывали обмундирование, с детским визгом вбегали в волны. Часовых Засядько все же выставил, хотя вроде бы противника на острове уже не осталось. Он следил за кораблем, что-то странное чудилось в его бесшумном скольжении по волнам.
Афонин долго не появлялся. Наконец его коренастая фигура появилась на крыльце. Он помахал руками крест-накрест. Засядько показал кулак, кивнул на лодки. Афонин закивал истово, снова вбежал в домик, а немного погодя вынырнул уже с веслами на плече.
Засядько надоело дожидаться, когда он, неумело орудуя веслами, как слон вениками, подгонит лодку, пошел навстречу. Афонин беспомощно шлепал веслами по волнам, а лодку относило все дальше.
Засядько разделся, вбежал в воду, догнал лодку. Афонин пытался помочь ему влезть в лодку и едва не опрокинул ее вовсе.
– Навались на тот борт! – гаркнул Засядько.
Он забрался в лодку, подхватил весла и быстро погнал к берегу:
– Не умеешь грести, зачем брался?
– Дык кто ж знал, – ответил Афонин посрамленно. – Суворов говорил, что суворовский солдат все смогёт. Я ж видел, как другие гребут, это так просто…
– Эх ты, чудо рязанское!
– Чудо-богатырь, – подтвердил Афонин с гордостью. – Суворовец!
Засядько разогнал лодку, сложил весла, а когда лодка на скорости заскрипела днищем по песку, выскочил и ловко вытащил ее подальше на берег.
Издали донесся детский голосок:
– Мама, а он к русалкам плавал?
Из телеги за ним следили возница и Грессеры. Девочка ерзала на руках матери, улыбалась ему, протягивала ручки. Засядько ощутил, что он обнажен до пояса, вода стекает по мокрой груди, а на губах чувствуется соленый вкус морской воды.
– Что сказали рыбаки? – спросил он нетерпеливо.
– Ничего, – крикнул Афонин.
Он вылез шатаясь, зацепился за высокий борт и повалился на мокрый песок. Поднялся, ругаясь как запорожец, указал на корабль. Тот, казалось, вовсе застыл вдали от берега.
– Что с рыбаками? – спросил Засядько нетерпеливо.
– Убежали, – объяснил Афонин зло, – дурни набитые! Увидели этот корабль, умчались с такой скоростью, что пятки
Засядько пристально посмотрел на корабль, затем обернулся к Грессерам:
– Я отправлюсь к ним. Попробую договориться, чтобы вас взяли на борт. Вдруг да прямиком плывут в Россию? Но если и нет, то могут по дороге зайти в российские порты?
Афонин засуетился:
– Ваше благородие, погодьте! Это я, таежник, за веслами не сидел, а у нас есть тут рыбари…
Он кинулся к солдатам, хватал за плечи, объяснял, наконец еще трое вышли из воды, сбегали к рыбацкой хижине и вернулись с тремя парами весел.
Засядько понаблюдал, как они умело укрепили уключины, кивнул Афонину:
– Поплывешь со мной. Ты один при мундире.
– Слушаю, ваше благородие!
Две пары дюжих рук ухватились с двух сторон, стянули лодку в волны. Солдаты запрыгнули и поспешно сели на весла. Засядько стоял на носу, досадовал, что нет при нем подзорной трубы. Что-то очень странное чудилось в этом чистом и ухоженном корабле!
Солдаты, несмотря на усталость, кувыркались в волнах, а те, кто умел плавать, вовсю показывали свое умение, заплывая от берега на глубокое. Впрочем, дно понижалось так медленно, что надо было пройти с версту, чтобы дно ушло из-под ног вовсе.
Гребли не очень умело, мешали друг другу, сцеплялись веслами. Афонин попробовал командовать, но, встретившись со строгими глазами Засядько, пристыженно умолк. Наконец кое-как уловили ритм, приспособились друг к другу, лодка пошла быстрее.
Корабль медленно дрейфовал под едва заметным ветерком. Даже не ветерком, а движением воздуха. Он был тих и безмолвен, и чем ближе подходила лодка, тем неспокойнее становилось на душе. Солдаты уже примолкли, настороженно посматривали на встревоженные лица Засядько и капрала.
Афонин, опережая капитана, заорал:
– Эй, на корабле! Заснули все? Эй!
Никто не отзывался. Лодка подошла к самому кораблю, и первое, что пришло Засядько в голову, он осмотрел корпус, все-таки на морях бушуют войны, впрочем, как и на суше, но ни следов от пуль, ни от шрапнели, как и других повреждений, не оказалось. Корабль был новенький, недавно спущенный на воду.
– Перепились все? – предположил Афонин.
– Всяк по себе других мерит, – отозвался один из солдат с издевкой, пытался шуткой снять нервозность.
– Могут и спать, – огрызнулся Афонин, не поворачиваясь. – Знаю таких, кто даже в дозоре… Ваше благородие, что делать? Так не взберешься!
– Поплыли вокруг, – велел Засядько.
Они дважды обошли корабль, стучали веслами в борта, но тот оставался глух и безмолвен. Один из солдат вдруг предложил:
– Тут веревка есть с крюком… Не пригодится?
Он разгреб тряпье на дне лодки, вытащил крюк с тремя загнутыми острыми концами. Засядько подергал веревку, малость подопрела, но – была не была! – закинул крюк наверх, подергал, убедился, что зацепился крепко, дал конец держать Афонину, а сам быстро полез вверх.