Золотая струна для улитки
Шрифт:
Франсиска тоже полностью соответствует заявленным требованиям сеньоры Санчес. Что всегда было основной игрушкой нашей младшей сестренки? Кисти, краски и мольберт. Чем занимали ее свободное время? Таскали по выставкам, музеям, салонам и галереям. И даже когда пятнадцатилетняя Пака, полусонная, вползала в дом с ночной дискотеки, мама встречала ее в прихожей и просила напомнить основные приемы кубизма, или назвать несколько картин розового периода Пикассо, или напомнить имена подмастерьев, которые помогали Микеланджело расписывать Сикстинскую капеллу.
– Она любит рисовать и делает это прекрасно!
– Конечно. Она счастлива, и мама тоже. Младшая дочь оправдывает ее мечты. И только успехами средней она никак не может похвастаться. Я разбила ее надежды, когда предпочла гитару роялю. Но можешь быть уверена: мама бы легко перестроилась и смирилась бы с такой заменой, если бы гитара стала смыслом моего существования, если бы я растворилась в ней, любила бы ее больше всего на свете и добилась бы вершин в своей любви.
– Ты обожаешь гитару.
– Гораздо меньше, чем Дима. Мама любит меня, Пас. И чувствует это. Ее спрашивают знакомые: «Что забыла ваша Андреа в чужой стране?» И что вынуждена отвечать сеньора Санчес? Мужчину? Это не входит в систему жизненных ценностей. Это не достижение. Я сбежала из дома ради гитары, я не раз возвращалась к ней. Посмотри, стены увешаны моими дипломами. Это победа. Но я не выступаю на большой сцене. Да, мое имя знают профессионалы, но оно неизвестно широкой общественности. Это поражение. И мама должна понимать, ради какого свершения я сошла с дистанции, допустила провал. Я не реализовалась ни на одном поприще, я недостаточно счастлива. Хотя нет. Так говорить нельзя. В ее глазах я несчастна. Мне нечем гордиться. И она не может мной гордиться. Теперь она знает, чего я хочу. Теперь она сможет рассказывать всем, что Андреа отправилась в Россию, чтобы осчастливить сироту, чтобы подарить материнское тепло брошенному ребенку. Как благородно! Какая замечательная дочь у сеньоры Санчес!
– Зачем ты так? Мама очень любит всех нас!
– Конечно. Но это не мешает ей любить себя и думать о том, как она выглядит в глазах окружающих.
– Ты не права.
– Возможно. Только, знаешь, мама своей верой в нашу исключительность, сама не желая того, не только тебя убедила в том, что, если ты не химик, ты никто. Она и мне внушила, что я обязана быть самой-самой.
– Ты усыновляешь ребенка для мамы?
– Нет, конечно. Не говори глупостей! Просто так получается, что и для мамы тоже. Она действительно переживает, что у меня что-нибудь не получится, но не только из-за меня. Из-за себя тоже, понимаешь?
– Да какая разница, Андреа! Ты же живешь для себя, а не для удовлетворения чужих амбиций.
– Ты не хочешь услышать меня! Я ушла из дома с твердой уверенностью, что сумею всем доказать: я чего-то стою.
– Давно пора остановиться. Перестань. Не надо никому ничего доказывать.
– Я не могу.
9
Мамочка,
Привет всем нашим.
Люблю, целую, А.
– Когда ты перестанешь ломать комедию? – Зоя прячет в сумочку открытку с изображением концертного зала Сиднея.
– Когда ты осядешь в Швеции.
– Ясно. Значит, никогда.
– Слушай, ты как-то говорила, что у твоего шведа есть связи в нашем издательском бизнесе.
– Вроде да, а что?
– Да, так. Надо кое-какие стихи в печать протолкнуть.
– Ты пишешь?! – визжит Зоя. – Это чудесно!
10
– Это чудесно, Андреа. Просто чудесно! Восхитительно! Волшебно! Великолепно! У меня нет слов. – Олег вальсирует по своему музыкальному салону.
– По-моему, целая куча, – смеется Андреа.
Она и сама довольна результатом. Они с Маратом отлично поработали. Хоть и не сработались. Совсем. Если истина рождается в споре, то это как раз об их детище. Музыкальный салон Олега – продукт каждодневного, непрекращающегося спора, всепоглощающего соперничества и обоюдной неприязни его оформителей.
– Шарманка обязательно должна стоять у входа. Можно разыгрывать представления, заводить ее, когда гости покидают салон, и притворяться шарманщиком, который рассчитывает на некоторую благодарность с их стороны за полученное удовольствие. – Андреа прикрывает глаза и пытается представить хозяина дома с протянутой рукой.
– На шарманщика твой Олег не тянет, – цедит Марат, делая ударение на слове твой.
– Ну конечно! – сверкают зеленые искры. – Куда уж банкирам до высоких материй! И он не мой.
– Жаль, правда?
– Обсуди это с маляршами! – Тут Андреа утрирует. Отделочные работы давно завершились, и Тонина эпизодическая роль в жизни Марата тоже подошла к концу.
– Что это? – Андреа раздраженно показывает на картину.
– А ты не видишь?
– Вижу. Поэтому и спрашиваю.
– Странно. Если видишь, зачем спрашиваешь?
– Здесь должна висеть гитара.
– На центральной стене?
– Да, на центральной.
– Перед всеми инструментами?
– Да, перед всеми.
– Как будто она самый главный из них?
– Не как будто, а главный, – рычит Андреа.
– А я думаю, что самый главный в сводном оркестре – дирижер. И он, – Марат кивает на портрет Шостаковича, – здесь отлично смотрится. А гитару, когда появится, можно и в угол поставить.
– Гитару?! В угол?!
Что бы еще придумать в ответ такого обидного? Не предлагать же запрятать в угол Шостаковича?
Иногда Марат пытается заключить перемирие.
– Давай сходим в музей Глинки. Посмотрим на экспозицию.