Золотце ты наше. Джим с Пиккадилли. Даровые деньги (сборник)
Шрифт:
– Да, такой вот сообразительный юноша, битком набит свежими идеями. А теперь, все разнюхав, он не хочет действовать со мной заодно. Значит, ты меня подменишь. В пятом акте, который развернется сегодня вечером, когда дом отойдет ко сну, звездой станешь ты. До завтра откладывать нельзя. Узнав, что лорд Уизбич – мошенник, Огден, пожалуй, кинется со своим предложением к нему.
– Лорд Уизбич? Мошенник?
– Самого худшего разбора. Его цель – выкрасть эту взрывчатку. Игру я ему заблокировал, и он может переметнуться на Огдена.
– Джерри, если этот субъект – мошенник… Кстати, откуда ты узнал?
– Сам мне
– Почему же ты не разоблачишь его?
– Потому что для этого, Скиннер, добрый мой друг, мне придется объяснить, что я – настоящий Джимми Крокер, а пора еще не приспела. И, по моим прикидкам, не приспеет, пока ты не похитишь Огдена. Тогда я смогу подойти к Энн и сказать: «Может, в прошлом я вас обидел, но сейчас оказал большую услугу. Так что похороним прошлое!» Теперь ты сам видишь, папа, все зависит от тебя. Я не прошу тебя ни о чем особенном. Сбегаю сейчас в меблирашки и расскажу Джерри Митчеллу, как мы все организуем. Пусть дожидается у дома, в машине. От тебя только и потребуется зайти к Огдену в образе Эда и проводить его в машину. А потом ложись и спи себе на здоровье. Главное – убедить Огдена, что ты профессиональный похититель. Тогда все сойдет гладко. Ты помни, он только и мечтает, чтоб его похитили. Конечно, ты справишься с такой легкой, привлекательной работой. Тебе самому приятно еще разок сыграть эту роль.
Джимми затронул нужную струнку. Глаза у его отца загорелись, ноздри защекотал запах театра.
– Бандиты мне всегда удавались… – раздумчиво произнес он. – Да, очень удавались.
– Вот именно. Взгляни на это под правильным углом! Я тебе добро делаю.
– А загримироваться нужно? – Крокер потер шею указательным пальцем.
– А как же!
– Значит, сегодня вечером?
– Часа в два ночи, я думаю.
– Я согласен!
Джимми схватил его за руку:
– Я знал, папа, что могу на тебя положиться!
Крокер следовал своему ходу мыслей.
– Темный парик… синий подбородок… брови погуще… Да, в самый раз… В точности как у Эда. Слушай-ка, Джимми, а как мне к твоему Огдену подобраться?
– Все будет в порядке. Подождешь в моей комнате, пока не наступит время. Это, считай, твоя гримерная.
– А из дома как с ним выберемся?
– Вон, через эту дверь. Я велю Джимми ждать на боковой улочке с двух часов ночи.
– По-моему, нормально…
– Да, я все учел.
– Сбегаю в город, куплю грим.
– А я – к Джерри.
Крокера осенила идея.
– Посоветуй, пускай он тоже загримируется. А то мальчишка его узнает, а потом донесет.
Джимми восхитила сообразительность отца.
– Ну, пап, молодец! А мне и в голову не пришло… У тебя прямо талант к преступлениям!
Крокер скромно ухмыльнулся.
Глава XX
Крепость заговора зависит от крепости всех его звеньев. Блистательнейшие замыслы расползаются, если хоть одно из звеньев страдает умственной отсталостью, а среди заговорщиков – человек вроде Джерри Митчелла.
Селестина, урожденная Мэгги О'Тул, которую Джерри любил до одури, лишаясь и той скромной доли интеллекта, которая была ему отпущена природой, вошла в комнату экономки около десяти вечера. Вся прислуга ушла в кино, сидела тут только новенькая горничная, читавшая томик Шопенгауэра.
Лицо у Селестины разрумянилось, темные волосы растрепались,
– Знаете… – приступила Селестина.
От Шопенгауэра нехотя поднялось лицо. Сверкающий глаз встретил взгляд Селестины. Второй глаз, не менее блестящий, уперся в потолок.
– Знаете, а я сейчас на свиданье была. С моим парнем, на улице… – с лукавой усмешечкой продолжила Селестина. – Ой, он такой шикарный!
Тонкогубый рот неодобрительно фыркнул. Но Селестину распирали новости, фырканье ее не испугало.
– Ну и что? – вопросила последовательница Шопенгауэра.
– Это Джерри Митчелл. Вы ведь его не видели? Ой, какой парень!
Теперь Селестина-Мэгги добилась безраздельного внимания. Новая горничная отложила книгу на стол.
– Да-да? – подбодрила она.
Утаивать сюрприз Селестина больше не могла.
Спрятанная рука вынырнула на свет. На пальчике поблескивало колечко.
– Красивенькое, правда? – спросила Мэгги, в благоговейном восторге глядя на него, и еще с минутку посозерцала искрящееся великолепие. – Ой, я не могу! – продолжала она. – Звонит мне, значит, и просит, чтоб я вышла к черному ходу. Хочет мне кое-что сказать. Войти-то он не может, его ведь уволили. Ну, я выскакиваю, а он уже ждет! «Привет», – говорит, а я отвечаю: «Нахал какой!» А он: «Слышь-ка, у меня тут кое-что есть. Имею полное право нахальничать». Лезет в карман и достает колечко! Это самое. Я спрашиваю: «А чего это?» А он говорит: «Обручальное кольцо. Для тебя, если носить пожелаешь». Я прям ослабла вся, чуть наземь не грохнулась. А он, глядь, уже надевает мне его на палец…
Селестина скромно умолкла.
– Нет, правда, красота! – Она полюбовалась снова. «Повезло, – говорит, – мне». Я спрашиваю: «Работу, что ли, нашел?» А он: «Нет, не нашел. Сегодня вечером проделаю одну штуку, и мне отвалят столько, что смогу завести этот самый санаторий». Знаете, он всегда мечтал о такой ферме на Лонг-Айленде. Он все знает про тренировки и про здоровье, боксером ведь был. Я спрашиваю, что за штука, но он не говорит. Обещался рассказать, когда поженимся. Прям завтра пойдет покупать лицензию.
Селестина ждала поздравлений, с надеждой глядя на слушательницу.
– Пхе! – коротко бросила та и снова уткнулась в Шопенгауэра. Она была явно не из приятных.
– Нет, правда – красота? – спросила обескураженная Селестина. Новенькая издала непонятный горловой звук, саркастически хмыкнула и добавила потише, Селестина едва расслышала, да и то вряд ли правильно:
– Всъх пръпеку!
Глава XXI
Улица спала. Луна отсвечивала в темных окнах и на пустынных тротуарах. Шел второй час ночи. Порочные Пятидесятые еще сверкали огнями и шумели фокстротами, но в добродетельных Сотых, где располагался особняк Пэттов, царило добропорядочное сонное царство. Лишь случайный рокот проезжавшей машины нарушал тишину да любовный вопль кошачьего Ромео, пробиравшегося на свиданье по закраине стены.