Золото Ариеля
Шрифт:
Нед откинулся назад и закрыл глаза, вспоминая отдаленный шум войска, совершающего переход по охваченным войной равнинам.
3
Они узнали про него, что он иезуит,
А стало быть, скорей всего — мошенник и бандит,
А посему с тех самых пор в Ньюгейте он сидит.
В доме, который Интересовал Неда, слышался, несмотря на раннее утро, шум — сновали слуги, торопливо зажигая свечи; в доме проснулись от того, что кто-то яростно
Хозяин дома, Френсис Пелхэм, которого Уильям Уад, комендант лондонского Тауэра, взял на службу в качестве охотника за католиками, мгновенно проснулся. Управляющий ответит на стук; но Пелхэм, который предпочитал знать все, что происходит, быстро встал с кровати, оделся, как всегда, в черное (строгость черного цвета соответствовала его пуританскому вкусу и заставляла выглядеть старше своих тридцати двух лет), взял свечу и быстро пошел к лестнице, обшитой темными панелями, остановившись только у закрытой двери спальни жены — комнаты, в которой она спала с тех пор, как была ребенком.
Он сделал этот дом своим домом, когда женился на Кэтрин Ревилл два года назад, но при виде ее закрытой двери все еще чувствовал себя посторонним и никогда не пытался открыть ее, из опасения убедиться, что она заперта для него.
Он быстро спустился вниз по лестнице, несмотря на заметную хромоту, портившую его походку, и обнаружил, как и ожидал, посыльного из Флитской тюрьмы; волосы и одежда его намокли от дождя, он снял шляпу и сказал:
— Есть новый подозреваемый по вашей части, сэр.
Пелхэм уже пристегивал шпагу, которую подал ему слуга. Другой слуга зажигал свечи в холле, обшитом темными панелями.
— Это католик?
— Так считают, сэр. Люди Уада нанесли ночной визит в жилище этого человека в Темпле, где нашли четки и распятие. Но он не будет говорить.
Пелхэм застегнул плащ.
— Будет.
Френсис Пелхэм считал своим личным долгом протестанта выслеживать и уничтожать каждого католика — врага короля Якова. Сегодняшний день, пятое ноября — годовщина Порохового заговора, — был для Пелхэма и его сотрудников поводом не для радости, но для того, чтобы вознести смиренную благодарность Господу за поимку четыре года назад Гая Фокса и его друзей, задумавших заговор: король и парламент должны были взлететь на воздух.
В связи с этим нужно было быть особенно бдительным. Он сказал посыльному:
— Скажите, что я иду.
Человек, приехавший верхом, предложил доехать до тюрьмы вместе с ним в качестве сопровождающего — на улице было еще темно; но Пелхэм отказался от его общества и прошел, хромая, на конюшню, примыкавшую к дому.
Как только слуга приготовил лошадь, он пустился под проливным дождем мимо Темпл-Бар дальше к северу, к церкви Святого Варфоломея и Флитской тюрьме. Эту дорогу он знал хорошо. Под сенью разрушенной городской стены сгрудились построенные на скорую руку хибары, где прятались нищие и воры. Проезжая мимо, Пелхэм чувствовал на себе их взгляды, но он не боялся их. Он был при шпаге, и, кроме того, было что-то угрожающее в его черной одежде, в его суровом, аскетическом лице, в стриженых светлых волосах. Казалось, что во время этой поездки он готовится к предстоящей задаче — очищает свой ум и душу.
Когда он
Пелхэм увидел, не испытывая при этом никаких чувств, что от боли у подвешенного старика на лбу выступил пот. Хотя он молчал, Пелхэм чувствовал его страх.
Ранее все сыщики Уильяма Уада получили предупреждение о предполагаемом заговоре против короля Якова и его министров.
— Мы должны быть начеку против католических шпионов в нашей среде, — сказал Уад своему верному слуге Пелхэму. — И мы должны остерегаться изменников всякого рода.
Как будто Пелхэм нуждался в том, чтобы ему напоминали о его долге.
Он велел тюремщику выйти, потом закрыл дверь камеры и повернулся к закованному узнику.
Кейт, жена Френсиса Пелхэма, услышала, что город просыпается: занялся рассвет, и повозки, наполненные провизией, потянулись из окрестных селений к рынкам. Она накинула шаль поверх батистового ночного платья и стала у окна своей спальни, где с полуночи горела свеча. Каштановые волосы свободно падали ей на плечи, и она казалась моложе своих двадцати двух лет.
Женщина прижалась лбом к стеклу окна в ромбовидных переплетах, вспоминая, как встала ночью, мучаясь от невозможности уснуть, и как ей представилось, что она видит в темноте за воротами того, кого и не чаяла больше увидеть, устремившего взгляд на ее окно.
Теперь никого не было видно. По-прежнему шел дождь. Серый ноябрьский рассвет лениво крался по полям и по крышам домов на востоке; а вдали она видела реку, которую хорошо знала, потому что всегда жила здесь, как и ее мать, бывшая в родстве с графом Шрусбери, то есть претендовавшая на благородную кровь.
Кейт почти не помнила мать — та умерла, когда Кейт было три года, давая жизнь долгожданному сыну, который тоже умер. Отец Кейт, грубоватый и добродушный мореплаватель сэр Томас Ревилл, так больше и не женился, но со страстью лелеял свою единственную дочь. Прежде чем отправиться три года назад в ту последнюю морскую экспедицию, из которой уже не вернулся, он привлек ее в свои объятия, прижал к себе и сказал, что когда-то ему очень хотелось, чтобы она была мальчиком. Но не очень долго.
— Никто не мог бы пожелать, — сказал он, — более храброго или любимого дитяти.
Кейт рассмеялась и заявила, что он воспитывал ее сурово, как мальчика; Ревилл пытался это отрицать, хотя очень слабо.
— А как насчет Варринеров? — напомнила она отцу. — Нед и его брат приходили к нам почти каждый день, когда я была маленькой. Я почти не видела девочек своего возраста.
— Я думал, что тебе будет не так одиноко на уроках, если мальчики будут учиться вместе с тобой. Я думал, что они станут тебе как братья. До своего несчастья их отец был моим хорошим другом.