Золото бунта, или Вниз по реке теснин
Шрифт:
— По мамкам соскучились? — спросил Осташа у всех. — Давно сказок не слушали? Ну ладно. Моя байка не длинная…
После капитана Берга уже привычно было из своей истории складывать другую: похожую, но не ту, что была.
— Поздей уже нашептал вам, что батя мой пугачевскую казну закопал, да? Это правда. Белобородовская казна в Старой Утке сплавщикам досталась, а от них случаем — бате. Батя ее и зарыл. Где зарыл — никому не сказал, даже мне. Казну эту только настоящий царь должен взять. А чтобы он нашел ее, батя пустил гулять загадку про четырех братьев Гусевых, которые на клад положены. На самом деле Гусевых он не убивал. Живы они были почти все, а последний из них — Чупря —
Бурлаки слушали внимательно, даже бабы, стоящие поодаль и одинаково прикрывшие рты ладонями. Осташа привстал, чтобы перевернуть Петруньку к огню другим боком, и увидел, что мальчишка спит.
— А батя мой на Чусовой лучшим сплавщиком был. Он ни под кого не нагибался, сам ходил. А под Кононом Шелегиным лучшим был Колыван Бугрин. При Кононе и Гусевы от властей прятались. Видно, Колыван-то от Гусевых и догадался, где казна схоронена. Разгадал, значит, батину загадку. И батя мой стал ему мешать: что же за тайна, коли на двоих поделена? А батя хотел сплавщицкий подвиг совершить: пройти Разбойник отуром. Такой путь найти, чтобы любой этим путем мог Разбойник обогнуть, даже когда погибель вроде бы и неминуча… Колыван на то и рассчитал. Батину барку поддырявил, и батя убился об Разбойника, утонул. А Колыван всем сказал, будто батя мой нарочно барку убил, чтобы убежать и казну унести. Чтоб никто ни его, ни казну на Чусовой больше не искал. Нельзя, мол, Разбойника отуром пройти, и если уж Переход пошел, значит, хотел барку убить и золото забрать. И теперь казна только Колывану бы и досталась. Он и без того уже на Чусовой себя царем возомнил. Конон помер, а Калистрата Крицына, наследыша его, позавчера застрелили. Думаю, что это по Колыванову наущенью Чупря Гусев и застрелил.
— Калистрата убили?.. — загомонили бурлаки. — Ну и дела!..
— Один я остался Колывану поперек горла, — продолжил Осташа. — Потому что мне обиден поклеп на батю. Потому что с того поклепа меня к сплаву не допускали. И нынче я хочу Разбойник отуром пройти. Пройду — и всем станет ясно, что возможно такое. А значит, честен был Переход. Значит, сгубил его Колыван, который больше всех про черный умысел кричал. И не посмеет Колыван казну выкопать, и не возьмет верх на сплаве, как Конон брал. Понятно теперь, что за ярость у Колывана?
— Да уж понятно, — вразнобой закивали бурлаки в раздумье.
— Не одолеть тебе, парень, — с сожалением сказал Платоха. — Сильный ты сплавщик, слов нету… Но Колывана не переломишь.
— Переломлю, — упрямо ответил Осташа.
Платоха подумал и повторил:
— Не переломишь.
Осташа отвернулся. Глупо за последнее слово перепираться.
— А мальчонка Колыванов тут при чем? — напомнил Корнила.
— Осташка с ним прошлое лето подружился, — влез Никешка, покосившись на Осташу: верно ли говорит? — Колыван за то бил Петруньку смертным боем… Вся деревня видела.
— И что же теперь? — спросил Платоха о самом главном.
Осташа передернул плечами:
— А теперь Колыван на якоре будет поджидать меня перед Разбойником, чтобы баркой мою барку толкнуть и убить об скалу. Ни с Поздеем, ни с Чупрей у него не вышло меня убить. Ему только так и остается.
— А ты?..
Осташа усмехнулся, не поднимая взгляда.
— Может, пересидеть здесь денек? — робко предложил кто-то из бурлаков. — Или два… Не будет же караванный столько ждать…
Осташа покачал головой.
— Я сплавщик, — сказал он. — Я с Колываном буду мериться. Я не спрячусь.
— Он все одно пойдет, — сдвинув бороду на сторону, раздумчиво согласился Корнила.
Теперь он не сводил глаз с Осташи.
Бурлаки помолчали, потом начали переговариваться.
— Отойдем, братцы, — вставая, распорядился Платоха. — Давай не при человеке…
Бурлаки гурьбой отошли за елки. У костра остались только Осташа с мальчонкой, Никешка, Корнила да еще пара мужиков.
— Уйдет от тебя народ, — негромко сказал Осташе Корнила. — Не ту сказку ты рассказал…
Осташа не ответил.
Бурлаки возвращались россыпью и поодиночке. Кто-то что-то негромко и горячо втолковывал товарищу, взяв того за локоть, кто-то угрюмо помалкивал. Кто-то сразу вывернул к костру и присел на бревнышко. Кто-то заполз в свой шалаш, кто-то полез на барку — в мурью, где хранились пожитки.
Платоха остановился перед Осташей, постоял, странно кривя рожу и шевеля усами.
— Уходим мы, сплавщик, — сказал он. — Свой живот дороже. Тебе это уже говорили.
— Ну и не повторяй, — окаменев скулами, посоветовал Осташа.
— Дай тебе бог удачи, — без ожесточения продолжил Платоха. — Не со зла все… Сам понимаешь почему.
— Зря я вам сразу все деньги выплатил, — ответил Осташа.
Платоха усмехнулся.
— Давай мне мальчонку, — вдруг предложил он. — Я ведь через Илим пойду — отправлю его тебе в Кашку. Я знаю, ты бобыль. Жив будешь — вдвоем легче, а сгинешь — его все равно Колыван забьет.
Осташа поднял глаза: Платоха стоял в одной рубахе, шапку сжал в руке.
— Одежа-то моя, — напомнил он про зипун, в который был завернут Петрунька.
Осташа неуверенно, криво улыбнулся и неловко встал. Платоха, нахлобучив шапку, бережно перехватил у него зипунный куколь с Петрунькой.
— Прощаться не будем, — сказал он. — Дурная примета.
Он повернулся и пошел прочь.
Осташа стоял спиной к поляне, глядел на Чусовую. Туман уже исчез — как-то незаметно его размело. По реке бежали барки. Сзади слышались шаги, голоса, шаги, голоса. Осташу не окликали. Шуршали елочки; трещали сучки на тропе, уводящей к Кумышу. И вдруг затюкал топор: кто-то рубил дрова на огонь для завтрака.
Осташа быстро оглянулся. Больше десятка человек, насупившись, сидели вокруг костра. Даже одна баба была.
— Сплавщик, пожрать ведь надо перед отвалом, — сварливо и укоризненно сказал кто-то.
РАЗБОЙНИК
Считая бабу и не считая сплавщика, на барке осталось четырнадцать человек. Ровно половина. Осташа такого и не ожидал. С четырнадцатью бурлаками еще можно было плыть.
Платоха и Логин ушли, но сейчас хватало и двух подгубщиков — Корнилы и Никешки. Осташа незаметно оглядывал бурлаков: почти всех он уже знал в лицо, но кого как зовут помнил нетвердо. Этот лысый старикан — вроде Важен Иваныч; тот мужик — Дементий Крохин; рыжий — Касьян; угрюмый парень — Тараска из Мраморского завода; а вот у этого с перевязанной щекой прозвище Теремок. Почему-то не сбежал Ульяха Бесов, всюду видевший дурные приметы. А в общем, понятно было. Сбежали приписные и оброчные зипуны, остались чусовляне. Чусовляне знали, что на реке никогда не бывает так, как боишься. Река — не поле, на котором из года в год на Петровки начинает колоситься рожь, всегда одинаковая. На реке вчера знатный сплавщик вдруг гибнет под пустяковым бойцом, а сегодня битая и ломаная барка добегает до Лёвшиной пристани. Да и с бабой все объяснилось, едва Осташа поглядел на ее мордашку, круглую и конопатую, поглядел в глупые карие глазенки. Бабе было лет семнадцать. Только глухая нужда могла заставить девку идти на сплав, где приходится тереться среди оголодавшего мужичья, часто и пьяного. Только святая дурь могла оставить ее возле молодого холостого сплавщика.