Золото бунта, или Вниз по реке теснин

Иванов Алексей Аркадьевич

— А как надо? — спросил Осташа. — Хочешь женой мне быть? У меня в Кашке дом большой, пустой. Я один. И от Ёквы близко. Я ведь ничего не побоюсь. Пусть в грехе, без обряда — лишь бы по любви… Я тебя и креститься заставлять не буду, правда.

Осташа и сам не понял, как он сказал все это. Он никогда и не думал такого. Но сказалось легко, просто — словно ключевой водой окатило. И вдруг все стало ясно.

— Ам эруптангкве нангк, — тихо ответила Бойтэ, не отводя взгляда, и Осташа не спросил, что это значит по-русски. — Я все лето ждала тебя, а ты не шел… Я вакулей просила, когда ты под камнем чуть

не разбился, и ульпу просила, чтобы тебя из леса выпустил… Когда болел ты весной, я лечила тебя, душу твою почуяла — и как проснулась. У других души тесные, кривые, ломит от них в груди, глаза режет… А я на все через твои глаза посмотрела — и так красиво все, нетнэ олнэ хури…

Она кивнула через плечо и чуть отстранилась, чтобы не заслонять окоем — такой огромный с вершины Собачьих Камней. И отсюда совсем не было видно внизу узкой полоски Чусовой — вдаль и вширь, вся в складках, сплошь разлеглась рябая и сизая овчина заснеженных лесов. Лишь кое-где она была разодрана, и сквозь прорехи торчали каменные когти самых высоких бойцов — Оленьего, Дыроватого, Омутного…

— Вон Эква, Старуха, по-вашему. — Бойтэ указала на пологое вздутие дальней горы. — А там другая Эква, вы говорите «Ёква». А там Ойка — наш Старик-камень… Святые горы. А я не знала их, не чуяла. Думала, только лес есть, а под лесом горы не видела…

— Ну чего еще ждать? — мягко спросил Осташа, подтягивая Бойтэ к себе за рукав. — Чего еще нам надо?.. Пойдем ко мне.

— Я… Я Шакулы боюсь, — совсем беззвучно, опустив глаза, призналась Бойтэ.

Осташа обнял ее, поглаживая по спине, по растрепанным волосам. Он и не думал, не знал, как это сладко.

— Чего его бояться? Думаешь, он порчу, урок, извод наведет, если ты уйдешь? Так я найду чем оборониться.

— На тебя он не наведет и на меня не наведет — я тоже умею духов заговаривать… Шакула меня вовсе не отпустит — вот беда.

— Да плевать на него. Уйдешь, и все.

Бойтэ покачала головой и прижалась виском к Осташиному плечу. И Осташа поразился: как все по-другому, когда не в тесноте и темноте бани, а на вершине скалы, на солнце и ветру, на просторе…

— Шакула меня не просто так из бочки со змеями спас. Он душу мою украл. Душа моя у него в ургалане. Куда я без души?

Осташа нахмурился, шмыгнул носом.

— Давай я Шакулу за глотку возьму и все вытрясу из него, — угрюмо предложил он.

Бойтэ печально улыбнулась:

— Всегда бы так легко все делать… Шакула разозлится, ведь ему без меня не жить. Он из обиды обманет, не того ургалана укажет. Знаешь, как страшно, когда чужую душу в себя насовсем примешь? Ваш Пугач принял чужую душу — Ханглавит два года кровью тек…

И Осташа с содроганием вспомнил, как на Чусовой рассказывали, что в клетке перед царицей Пугач покаялся и имя свое обратно принял… Как его колотило, как корчило — так и на пытке разорванное тело не бьется.

— Шакула твоего ургалана прячет, да? — спросил Осташа, лихорадочно размышляя, как отнять, украсть идолка, чтобы оставить девку себе.

— Нет, не прячет. У него все ургаланы в доме у задней стены стоят… Но ведь много их. Какой пустой, какой — с чужой душой… Где — мой? Он не скажет. А и скажет, то неправду. Потому что я ему нужна рядом.

Осташа подумал: говорить или нет?.. Но решился

и сказал:

— А если я ему деньги дам? Больше, чем он за тебя до своей смерти получит?

Лицо, глаза Бойтэ вмиг словно погасли. Она вспомнила, кто она — жлудовка, порченая девка, барышный перекресток. Она вырвалась из рук Осташи, отбежала на пару шагов и отвернулась.

— Шакуле деньги за меня не нужны, — твердо сказала она, глядя куда-то за окоем. Ветер по-ведьмачьи вздыбил ее светлые волосы. — Я не полушки Шакуле приношу… Когда с мужчиной любишься, не только тела — души тоже сливаются. Вот те души Шакула через меня и ворует. А я — приманка.

Любовь Осташи как остекленела, словно рябиновый пламень морозом прихватило.

— А что, человек-то не чует, когда у него душу истяжут?

— Не чует. Даже вроде привольнее без души.

Осташа и сам догадывался, что можно душу потерять и не почуять того. И можно жить без души хоть всю жизнь, не зная правды. Но жить без души — это как у беса на милости, а много ли в бесах милости? Все равно что ходить, держа у виска заряженное ружье. Рано или поздно на какой-нибудь кочке дернется палец — и грохнет выстрел.

— Коли ты любишь меня, то бесовство оставь, — глухо сказал Осташа в спину Бойтэ. — Для тебя я на грех — согласен, но не на бежбожье.

— Я не камлаю! — крикнула Бойтэ в пустоту над лесами. — Нашептанной водой не пою! Ящерковым крючком за одежу не цепляю, не колю вилочкой! Мужчины сами ко мне идут! Ты ведь тоже сам ко мне пришел — и тебе того же надо было!..

Осташа молчал: чего тут скажешь? Бойтэ поникла.

— Не то беда, что лезут ко мне, — убито произнесла она. — Мужчинам всякая женщина нужна… Беда в другом… Кто со мной полюбится — тот погибнет и душа его тоже погибнет. Потому что Шакула украденные души в жертву скалам приносит. Дух скалы душу сожрет, а человек без души, без защиты сам где угодно сгинет. Судьбу испытывать много не придется. Потому и не далась я тебе. Тебя мне жалко, вот и все.

Осташа обомлел:

— А зачем Шакула это делает?

Бойтэ повернулась, глядя на него со слезами, с ненавистью и с болью.

— Потому что вы нашу землю заняли. Потому что лесных идолов вы со святилищ в воду покидали, а духи из утонувших ургаланов на берега выползли и окаменели от злобы! Потому что вы совсем не по нашему закону живете! Вам надо каждый год Ханглавит водой наливать, чтобы ваши лодки с железом проплыли, а Ханглавит не жаба, чтобы можно было в зад надуть да посмеяться! Ханглавит мстит, духи бьют ваши лодки! А вам железо дороже людей! Кона ваш говорит Шакуле: «Заколдуй скалы, чтобы мои люди на лодках проплыли мимо них и лодки сберегли! Не заколдуешь — убью!»

Прелью и ветхостью скитов так повеяло на Осташу, что он передернул плечами. Словно на сердце плеснуло текучей, каменной сыростью истяжельчества…

— Кто за вогула заступится? Куда сбежать старику? А Шакула не бог, духа скалы не запугает! Шакула ему жертву дает и просит, как Кона велит! И я любому мужчине отдаюсь, чтобы такие, как ты, по Ханглавиту плавали! Я ли в том виновата? Я ли ведьма?

Голос Бойтэ набирал высоты и гнева. Осташа схватил было девку в охапку, чтобы она не сорвалась со скалы. Но Бойтэ вдруг завизжала, замотала головой, забилась — и вырвалась.