Золото (илл. В. Трубковича)

Полевой Борис Николаевич

Так была пробита брешь в речном рубеже вражеской обороны. Дивизия, выбросив вперед авангарды сибиряков-лыжников, всеми своими силами вошла в прорыв, открывая путь своей армии.

Наступление возобновилось.

26

Приняв успокаивающие сводки об успешном продвижении полков за рекой, вглубь лесистого края, подписав донесение о богатых трофеях, взятых на береговых укреплениях, и отдав последние распоряжения, генерал Теплов наконец прилег впервые за дни, проведенные перед речным вражеским рубежом.

Командный пункт генерала расположился в просторных блиндажах, где до того жили немецкие инженеры, руководившие

строительством запасного оборонительного рубежа. Лесу они для себя не пожалели. Вокруг блиндажей были устроены палисаднички, скамеечки, затейливые крылечки, галерейки. Все это было сделано из молодых березок с белой, не ободранной корой. На козырьке того блиндажа, где разместился генерал и где до него жило, по-видимому, фашистское начальство, из осколков разбитого зеркала была выложена сверкающая надпись, гласящая по-немецки: «Сансуси». Блиндаж был широк, удобен. Из чьих-то квартир фашисты натаскали сюда разнокалиберную мебель: жесткий давай с прямой спинкой, креслица, даже старый умывальник с овальным зеркалом, вделанным в серую мраморную доску.

И хотя вся эта мебель была своя, советская, хотя ординарец генерала начисто ободрал со стен открытки и литографии из немецких журналов, собственноручно выковырял зеркальную надпись «Сансуси» и даже место, где она была, засыпал снегом, а полы и стены блиндажа были тщательно вымыты и продезинфицированы карболкой, генералу все время казалось, что в блиндаже стоит какой-то особый, неуловимый враждебный запах.

Генерал ворочался с боку на бок, закрывал глаза, начинал ровно дышать, но и сквозь сомкнутые веки виделось ему движение пехоты, артиллерийских упряжек, машин. Он слышал хриплые голоса ездовых: «Марш, марш, марш!» и завыванье моторов. Он видел перед собой свою потрепанную карту, испещренную синими овалами с номерами немецких частей, пересеченную красными стрелками наступающей Советской Армии. Неясные разрывы мельтешили в глазах. Бесшумно тянулись через снежные поля колонны пленных, оборванных, заросших, в какой-то невероятной одежде, напяленной поверх плохонького обмундирования. Усталый мозг никак не мог успокоиться. Сон все не шел, и виной этому, как казалось генералу, был необъяснимый чужой запах, которым пропахли даже стены этого подземного жилья. А спать было нужно, нужно во что бы то ни стало. Завтра с рассветом начинался новый боевой день, и кто знает, когда еще там удастся прилечь отдохнуть.

Генерал вздохнул, слез с нар, сунул ноги в бурки и, не одеваясь, только накинув на плечи бекешу, вышел из блиндажа. Часовой у входа вытянулся. Метель улеглась; сугробы, вылизанные морозным ветром, источали мягкое фосфоресцирующее сияние. Над кромкой крутогорья, развороченной снарядами, остро посверкивали холодные звезды. Генерал жадно вдохнул чистый воздух.

— А заснуть все-таки надо, — сказал он вслух.

— Так точно, товарищ генерал, — подтвердил из тьмы голос часового.

Спустившись в блиндаж, генерал зашел в отсек, где помещался его повар — старый усатый солдат. Тот спал, лежа навзничь, тяжело всхрапывая и что-то невнятно бормоча. Опасливо покосившись на повара, генерал наклонился, пошарил под койкой, достал из ящика бутылку коньяку. Наполнив первый попавшийся под руку стакан, он плеснул в рот острую, припахивающую дубовой клепкой жидкость.

В это мгновение он почувствовал на себе удивленный взгляд. Повар проснулся и, протирая глаза, с недоверчивым недоумением смотрел на своего генерала. Он воевал с генералом от самой границы и успел твердо усвоить, что начальство его не пьет. Коньяк же, присланный шефами дивизии еще на Октябрьские праздники, свято хранился поваром для почетных гостей.

Генерал гадливо передернул плечами, сунул бутылку повару и, ничего

не сказав, скрылся за брезентовым пологом.

Он забрался на нары и закрыл глаза. Теперь, когда тепло быстро разливалось по телу, чужой запах как бы отступил.

В приятной дреме замаячили образы жены — веселой толстушки, сына — высокого, тощего паренька с длинными руками, удивительно напоминавшего мать, несмотря на свою худобу, и дочки — веселого черноглазого карапузика. Чувствуя приближение желанного сна, генерал лег поудобней, натянул на голову одеяло и только тут по-настоящему почувствовал, как он устал. «А все-таки здорово фашистов под Москвой рубанули!» — подумал он напоследок и точно бы погрузился в теплую воду…

…За занавеской, отгораживавшей койку порученца, будто летящий майский жук, зажужжал телефон. Требовательный, упрямый звук зуммера, раздаваясь ночью, всегда приносил что-то новое, чаще всего тревожное и неприятное. Он сразу отогнал сон. Только усилием воли генерал заставил себя остаться на постели. «Кто это звонит? Ведь просил же телефониста соединять только в случае крайней необходимости и всех, кто требует комдива, приключать к начальнику штаба». Телефон зуммерил напористо, настойчиво. Никто не брал трубку. «Ну и спит! — подумал генерал про порученца. — Эх, молодость, молодость!» Он уже хотел было сам идти к телефону, но послышался зловеще приглушенный шепот порученца:

— Кто, кто?… Не могу, товарищ двенадцатый, первый отдыхает. Звоните третьему… Я вам говорю, товарищ первый трое суток даже не прилег. Не просите — не могу, товарищ двенадцатый. Не приказано.

Двенадцатым по дивизионной телефонной номенклатуре значился тот самый смелый, боевой майор, которого генерал направил с авангардным отрядом лыжников-сибиряков на лесную дорогу для форсированного параллельного преследования отступавших вражеских частей.

— Соединяйтесь с третьим, товарищ двенадцатый… Не могу… — упорствовал порученец.

Шепот его снизился до зловещего шипения.

Сон уже совсем отлетел. Сбросив одеяло, генерал сел на нарах, нащупывая ногами бурки. Майор был опытный и дисциплинированный офицер. Он не стал бы настаивать по пустякам. Подходя к телефону, генерал удивился, увидев, что обледеневшая стенка земляного колодца, в который выходило единственное окошко блиндажа, ярко освещена оранжевым светом. Значит, все-таки он успел изрядно поспать.

— Первый слушает, — сказал генерал, отбирая у порученца телефонную трубку.

— Докладывает двенадцатый, — заклекотал веселый, энергичный голос. — Простите, товарищ первый, я бы не стал вас беспокоить, но у меня ЧП, очень важное… Совершенно особого свойства.

— Чрезвычайное происшествие?… В батальоне?… Нет?… Напоролись на засаду? Застряли?

— Никак нет, наступление развивается нормально. Основные силы, двигаясь по дороге, вышли на рубеж сторожки. Мои лыжники, ведя целиной параллельное преследование, в пять пятьдесят минут достигли высоты «пятьдесят восемь», южнее топографической вышки «сорок один». Сейчас они значительно западнее.

— Молодцы! — крикнул в трубку командир дивизии.

Следя по карте, генерал уже отмечал красным карандашом район сторожки и вышки. Ясно! Сбитый с укреплений резервного оборонительного рубежа, враг снова принужден начать беспорядочный отход.

— Молодцы! — повторил генерал, удлиняя красным карандашом стрелу, врезавшуюся в расположение вражеских частей. — Продолжайте преследование. К двенадцати ноль-ноль выйти основными силами в район… вот сюда, в район переезда через железную дорогу. Авангарду лыжников направиться в обгон немецких колонн и занять «Бол. Самарино». Нашли «Бол. Самарино» на своей карте?… Вот его. Понятно? Исполняйте… Да, вы сказали — ЧП. В чем дело?