Золото мертвых
Шрифт:
Когда же он наконец шагнул в распахнутые ворота, их уже ждали. Дворня вроде как занималась своими делами, но переодета была в чистое, а двор усадьбы засыпан желтым слоем рыхлой свежей соломы. На крыльце оказалось пусто, но толстые дубовые двери тотчас отворились, появился сам князь Друцкий в собольей московской шубе[7 – Московская шуба – парадное одеяние, которое подчеркивало богатство своего владельца. Посему, перегруженное мехами, драгоценными каменьями, золотыми украшениями, оно было большим, очень тяжелым и крайне неудобным в ношении.], неприятно подчеркивавшей его худобу, за ним – его сын Федор в бобровом охабне
– Ба, какая радость нежданная! – всплеснул руками хозяин и торопливо спустился со ступеней, демонстрируя высшую степень уважения. – Боярин Лисьин! Князь Сакульский с супругой! Настенька, подай гостям испить с дороги!
Женщина, спускавшаяся за спиной мужа, выступила вперед, подала Василию Ярославовичу деревянный резной корец, отделанный на кончике рукояти и на носике емкости серебряными соколиными головами, склонила голову.
Боярин сделал несколько больших глотков, сдавленно крякнул, отер усы, протянул ковш сыну. Андрей повел носом, почуял явный спиртовый дух. Ох, уж эти боярские шалости! Кто для смеха медведя дикого заместо ручного на пиру выпустит, кто коню чужому репей под хвост сунет, кто хлебного вина, как тут водку называют, вместо сбитня гостю поднесет. А отказаться от угощения нельзя – оскорбление хозяину. Он сделал вдох, поднес ковш к губам, начал пить.
На вкус, кстати, водка оказалась довольно приятной – розоватого оттенка, она имела сильный вишневый аромат и пилась довольно легко. Сделав несколько глотков, он собрался было передать емкость дальше – и тут спохватился, что Полине-то в ее положении алкоголь употреблять не стоит. Андрей крякнул, совсем как отец, после чего снова приложился к ковшу, торопливо осушил его до дна и перевернул, демонстративно стряхнув на землю последнюю каплю.
– Благодарствую, хозяюшка! – Зверев протянул ковш хозяйке, мысленно прикидывая, сколько ему досталось. Получалось, не меньше полулитра.
– Здрав будь, Василий Ярославович, – подходя по старшинству, князь Юрий Друцкий обнял отца, затем крепко сжал сына, похлопал по спине, шепнул в ухо: – Здоров ты угощаться, зятек.
– С Полиной так не балуйте, – так же тихо ответил Зверев. – Ей нынче ничего подобного нельзя.
– Да ты что? – отпрянул Друцкий, перевел взгляд на молодую женщину: – Иди ко мне, девочка моя.
Дядюшка с племянницей обнялись, причем сделали это вполне искренне. Андрея даже кольнула иголочка ревности – но тут его внимание отвлек долговязый Федор Друцкий:
– Ну, здравствуй, сосед! Глянь, как Господь с нами шутит. О прошлый раз ты боярином был, а я княжичем. Ныне же я княжич, а ты ужо князь. И каково тебе в новом звании?
– Звание красивое, а башка прежняя, – схватил его за руку Зверев. – Покажи мне тут тихий теплый уголок, пока ваше угощение по мозгам не ударило. А то я, почитай, в одно горло все выпил.
– А чего же ты так…
– Тебе папа потом объяснит. А сейчас отведи меня куда надо. Не хочу у всех на глазах в ногах запутаться.
– Ну, ладно… – пожал плечами Федор, – пойдем.
Он поднялся на крыльцо. Андрей поторопился следом, чувствуя уже
– Вот, сестра здесь всегда останавливалась. Мыслю, и ныне отец здесь вас разместит.
– Да, хитер у тебя папочка… – Андрей позволил себе немного расслабиться, и его тут же повело к стене. Он бухнулся на сундук, начал стягивать сапоги. – Ты знаешь, каково оно, имение княжеское, Сакульское?
– Отец сказывал, – спокойно кивнул княжич. – Там вроде двадцать дворов всего, да и те без мужиков. Говорил, по-первости, вестимо, придется подмогнуть вам с Полиной, полста воинов вместо вас выставлять. Года три-четыре поможем, а там видно будет. Либо поднимешься, либо не будет с тебя вовсе никакого прока.
– С меня? – Зверев нахмурился, пытаясь осознать услышанное, но в хмельной голове одна мысль никак не хотела попадать в другую. Вроде князь Друцкий его и вправду дурить не собирался, а вроде и обозвал нехорошо. – От меня сейчас проку нет. Извини… – Он расстегнул крючки ферязи, кинул ее в угол, а сам повалился в другую сторону: – Хорошо тут у вас. И кровать искать не нужно.
– Понятно, – услышал он над головой, – на охоту ты сегодня не поедешь…
В себя он пришел от холодного влажного прикосновения ко лбу. Андрей разлепил глаза и увидел пухлое румяное личико своей благоверной.
– Проснулся, ладный мой? – На крохотных пухлых губках появилась радостная улыбка. – Дядюшка мой все беспокоится, выйдешь ли к пиру. Уж и не рад шутке своей. Мыслил, токмо приятнее вино в мороз гостям будет. Ан вон оно как получилось.
– Пир? – изумился Зверев. – А разве я его не проспал?
– Нет, Андрюшенька, то всего лишь обед был. А пир в твою честь князь вечером затеял.
– Почему в мою?
– Ты же муж мой, Андрюшенька… – Полина, хотя это и казалось невероятным, зарумянилась еще сильнее.
– Понятно… – Зверев попытался сесть, но его тут же повело в сторону. Он обратил внимание, что все еще валяется на полу, на ковре, снова сел, привстал и не столько перешел, сколько упал на кровать. – Понятно. Пир, стало быть, не в мою честь, и не в твою, а в честь того, кто у тебя в конце лета на свет появится.
– Может, и не в конце, может, осенью, – стала и вовсе пунцовой молодая женщина.
– Да ты чего, родная, не знаешь, откуда дети берутся? – не выдержал Андрей. – Смущаешься, словно грешное что-то сотворить намерена.
– Так ведь грех первородный, Андрюша, – назидательным тоном сообщила женщина. – Господь наш за грех этот на крест пошел, на себя его принял. Потому как в похоти жизнь новая зарождается, и отмаливать ее весь век свой надобно…
– Это тебя тоже духовник твой научил? – чуть не зашипел от возмущения Зверев. – Вот ведь крыса бесплодная. А ты запомни: нет более святого мига, нежели тот, во время которого жизнь новая появляется. Ибо никто, кроме Бога, вдохнуть жизнь в тварь земную не может. А потому в тот час, когда женщина новую жизнь порождает, она сама равной Господу нашему становится. Какая похоть, какой грех?! Чудо это высшее, что на земле происходит, а не грех!