Золото муравьев

Пессель Мишель

Но зато мне было что рассказать о французском вине, и вскоре оказалось, что мы с Сонамом оба искренние почитатели Бахуса. Мы вместе горевали, что в мусульманском Картсе не достать ни вина, ни пива. Не было этого и на буддийской территории. Но Сонам не унывал, спел несколько песенок о том, о сем, о красивых девушках, даже исполнил одну погребальную. Наши спутники без конца угощали нас сушеными абрикосами. А Таши с грустью вспоминал, сколько у них в селе яблок и винограда.

Статуя Будды в поселке Картсе.

Сидя рядом с

этими дальними родственниками европейцев, я понял лучше, чем когда-либо, как мало изменился человек за века своего существования. Если что и изменилось, так это наше материальное окружение, эволюцию которого не всегда можно назвать прогрессом. Тогда-то я и почувствовал, каким был человек каменного века — почти таким же, как и мы. Но одновременно он не ведал обязанностей, налагаемых на нас современными социально-экономическими системами, когда за простейшие удовольствия приходится платить многими часами труда, выглядевшего бесполезным и отупляющим в глазах минаро.

Вечером, собравшись у костра, мы слушали доносившиеся из долины песни сборщиков урожая. Похожие сверху на движущиеся стожки, они цепочкой, друг за другом направлялись с поля к своим домам. Сидя в тот вечер у подножия гигантской статуи Будды, смотревшего на нас загадочным взглядом, мы почувствовали, как между нами и минаро постепенно зарождается дружба.

На следующее утро Сонам и Таши, едва проснувшись, простерлись ниц перед Буддой, а как только я соорудил лестницу, они, рискуя сорваться с высоты, принялись очищать статую от налипшего навоза.

Весь день к нам приходили жители соседнего поселка Картсе, чтобы посмотреть на нас и спросить, что мы здесь делаем. У всех них были европейские черты лица, что, вероятно, находит свое объяснение в истории Картсе. Крепость Картсе была основана тем же представителем народа минаро, который владел когда-то Гиагамом в Заскаре. Сам поселок расположился у подножия скалы и возвышался над рекой, достигающей здесь в ширину метров пятидесяти. На этой-то скале и стояла крепость Картсе, от которой теперь не осталось и следа.

В ожидании Нордрупа мы принялись копировать старинную надпись, сделанную на правой ноге статуи Будды на высоте более трех метров от земли.

Не один час ушел на то, чтобы как можно точнее передать старинные тибетские знаки и сфотографировать их в разное время дня. Потом эти снимки помогли нам расшифровать текст, который сам я с моими довольно ограниченными знаниями тибетского литературного языка перевести не мог. По возвращении в Париж я передал фотографии профессору Штейну из Коллеж-де-Франс. Он посоветовал показать письмена моему старому другу Самтену Кармаю из Национального центра научных исследований. Этот знаток тибетского языка расшифровал их с очень большим трудом, так как текст был в плохом состоянии. Датировались надписи, по-видимому, X или XI веком. В них упоминалось имя какого-то местного владыки, но потом оно было намеренно затерто. Я хочу здесь еще раз поблагодарить Самтена Кармая за его помощь.

Гигантский Будда в Картсе нисколько не похож на того, что стоит в Мулбекхе, который, как известно, был вырублен в VIII веке, то есть еще до прихода тибетцев. Сам же район был буддийским уже со II века нашей эры благодаря стараниям миссионеров правителя Канишки.

Примерная набожность наших спутников объяснялась, возможно, и тем, что их народ давно поклонялся Будде, еще до прихода тибетцев.

Минаро особенно почитали местные статуи Будды и святые места доламаистского периода: прежде всего Будду из Мулбекха и тысячелетние святыни в пещерах Фокар-Дзонга.

Через три дня после нашего прибытия в Картсе, закончив все дела с письменами и потеряв практически всякую надежду дождаться Нордрупа, я решил продолжить выполнение своего плана. Теперь нам предстояло пройти вверх по долине Хунга к перевалу Руси-ла, находящемуся на высоте 4800 метров над уровнем моря, затем перейти через менее высокий перевал Сапи-ла, откуда дорога вела уже к долине Шоргола.

Этот восьмидесятикилометровый переход

по малоосвоенному и нехоженому маршруту обещал быть трудным. За два дня нам предстояло совершить тяжелое восхождение, причем перевал был почти на высоте Монблана.

Так как здесь не было ни подъемника, ни лифта, то мне надо было во что бы то ни стало найти лошадь для Мисси. Я уже переговорил по этому поводу кое с кем в соседней деревушке, находившейся вверх по течению в нескольких километрах от Картсе. Там же я нанял одного местного жителя с ослом, чтобы помочь Таши и Сонаму нести наше снаряжение. На рассвете, когда мы отправлялись в путь, крестьяне уже работали в поле и что-то пели.

Тропинка поднималась вверх по левому берегу вдоль белесых вод Хунга, проходила через несколько деревушек. На крышах побеленных домов сушились заготовленные на зиму дрова. В полдень мы добрались до поселка, где должны были взять лошадь для Мисси. Пока Таши и Сонам разводили костер, чтобы приготовить себе очередную порцию чая, я понапрасну искал лошадь. Теперь оставалось лишь надеяться найти какое-либо животное, способное идти под седлом, на высокогорных лугах неподалеку от подножия перевала. Перспектива не из приятных для Мисси.

После обеда мы продолжили свой путь все так же пешком, пойдя на приступ крутых склонов Руси-ла. Мы шли по узкому проходу, загроможденному скалами и пересекаемому небольшой, но стремительной рекой, через которую Мисси перебралась с помощью Сонама, прыгая с камня на камень. За каждым новым поворотом тропинки показывался еще один скалистый гребень, и каждый раз казалось, что он-то и есть тот самый последний подъем перед перевалом.

Руси-ла во всех отношениях очень трудный перевал. Скоро Мисси стало совсем тяжело идти. У меня самого кровь стучала в висках и пот заливал глаза, так что едва оставались силы подбодрить Мисси хотя бы словом. Все чаще нам приходилось останавливаться, поджидая ее. Во время одной из таких остановок нас догнала группа местных женщин. Бодро и весело они шли вверх, к высокогорным пастбищам, где жили летом в примитивных лачугах, приглядывая за пасущимися яками. Они любезно помогли Мисси преодолеть крутой участок тропы, взяв ее за руку. Еще через несколько километров, пройденных медленно и с большим трудом, к великой нашей радости, вдали показались очертания хижин, небрежно сложенных из камня. Они были разбросаны по голому, почти без единой травинки коричневому склону. Наше восхождение продолжалось восемь часов.

Начинало темнеть, когда мы наконец наткнулись на стадо яков. Из пещер, наверное, еще каменного века тянуло дымком. Нам навстречу выбежали дети, чтобы рассмотреть нас поближе. Я поставил палатку на единственном плоском месте — на крыше сарая для скота. Холод стоял страшный. Мисси легла отдохнуть, а мы с Сонамом, набрав для костра сухого навоза, стали на скорую руку готовить ужин. Ночью порывистый ветер вовсю трепал нашу палатку, и мне не спалось. Я думал, как хорошо было бы сейчас сидеть вместе со всеми в пещере. Комфорт — понятие относительное, думал я. Все зависит от точки зрения. Наши предки в каменном веке наверняка не были уж такими несчастными, когда они, завернувшись в теплые шкуры, сидели в своих каменных пещерах. А сколько они получали радости от охоты, за которой следовали пиры с горами жареного мяса! Во всяком случае ничто не говорит о том, что нашим предкам не хватало самого необходимого. И действительно, каждый день их меню включало в себя многие блюда, на которые мы сейчас смотрим как на деликатес: и свежие ягоды, и фрукты, и улитки, и лягушачьи бедрышки. Не странно ли, что сегодня на Западе толстосумы мечтают о таких лакомствах, которые были самой обычной едой в каменном веке? Охота и рыбная ловля считаются сейчас спортивными занятиями, неотъемлемой принадлежностью роскошного образа жизни. Я лежал и думал о тех временах, когда никому не надо было бегать кроссы, чтобы поддерживать форму, и выкладывать огромные деньги за мясо, поджаренное на древесном угле. То, что в наши дни называют потерянным раем, вполне могло существовать в каменном веке.