Золото на ветру
Шрифт:
VII
Полковник попал в один ящик с Ребровым. Помещение оказалось все же маловато, или жильцы превосходили беспризорников, но только свой на диво сколоченный корпус полковнику пришлось несколько подсогнуть, чтоб разместить еще поджатые ноги, да ребровское тулово вместе с собранными в комок конечностями.
Можно было разместиться и по разным квартирам, но совершенное отсутствие обогрева побудило группу выбирать из многообразия способов добычи тепла собственные средства и сбиться парами. То есть "сбиваться" пришлось только Реброву да полковнику для преодоления части пути, обозначенного на билетах счастливцев.
Итак,
Вторая пара составилась из послушного помалкивавшего Чижа и клетчатого Каверзнева, которые могли не замечать физических достоинств друг друга, так как ехали в уютном помещении, в окружении крахмальных салфеток, серебряных подстаканников и свежих газет. Одну из них Лепа сунул Чижику, чтоб тому легче молчалось за преодолением ятей, неуместных твердых знаков и прочих пережитков орфографии царского режима, другую развернул сам.
И сразу обо всем позабыл, потому что в самой газетной середке забористый заголовок гласил:
"Бесстрашие инспектора Хобота вновь восторгает нас!"
Далее шла заметка о том, как известный публике полицейский сыщик Хобот вступил в смертельную схватку с группой лиц, вооруженных новейшими автоматическими револьверами секретных систем, как они тяжело ранили самого Хобота, а также подстрелили городового Сидорчука, оставившего троих детей-сирот, как затем скрылись, замели следы и как Хобот, едва перевязав рану, взялся вести следствие, которое уже вывело его на неких таинственных и довольно светских дам, о которых корреспондент вынужден умолчать, ибо Хобот утверждает, что не обошлось тут без социалистов; редакция же держится того мнения, что каждый порядочный член современного общества обязан сочувствовать социалистам, а не порочить их, хотя бы это были и социалисты-бомбисты, которых тоже следует уважать, ибо все мы виноваты перед народом и обязаны послужить Народному делу. Хобот же, хоть и популярный сыщик, но в данном случае выходит подлец. Общество всем этим шокировано и с трепетом следит за ходом дела. Подпись под заметкой была: Артамон Меньшиков.
– Живучее же семя, однако, эти Хоботы, - подумал Леопольд, - а Чук мясник, от него беда только. Ишь какого Сидорчука ухлопал, детей осиротил, негодяй. Надо от него избавляться.
Тут от почувствовал, как Чижик, храня молчание, тычет его локтем в бок.
Лепа опустил газету и сердце его перестало биться.
На противоположном месте сидела одетая в дорожный костюм давешняя незнакомка из концерта. Встретившись с Лепиным взглядом, незнакомка вспыхнула и, кажется, готова была сгореть со стыда или выскочить из купе от неловкости, но тут, к счастью, поезд тронулся и сразу же набрал большую скорость, так что невольно всем пришлось оставаться на своих местах, чем в душе обе стороны были очень довольны.
Не было смысла притворяться - оба узнали друг друга и оба поняли это друг про друга.
Мало-помалу стук обоих сердец стих до нормы, и завязалась беседа, состоящая преимущественно из междометий, покашливания и коротких сбивчивых фраз. Некоторое время спустя оба голоса окрепли, перестав выдавать фальшивые ноты и хриплые звуки. Речь пошла о Шаляпине. Молодые люди единодушно постановили, что он гений
Узнав, что был концерт Шаляпина, Чижик, болтавшийся по выставкам и рынкам, от изумления и зависти потерял дар речи, что, впрочем, соответствовало его обязанностям.
Из-за перегородки купе Чижику предложили партию в карты, и тот охотно удалился туда, взглядом пообещав и впредь держать язык за зубами.
Лепа был счастлив. Голова его пошла кругом, сами собой вытаращились глаза, гулко застучало о ребра сердце; он принялся с жаром рассказывать незнакомке о путешествиях, приключениях и романтике дальних странствий, в которые собирался пуститься прямо от берегов южного моря.
Купе наполнилось всеми возможными ветрами, за окном же вставали из тумана банановые острова и парусное оснащение встречных корветов, каравелл и фрегатов. Все это уносилось вместе с искрами, летящими из паровозной трубы и вновь являлось в новом виде, сопровождаемое новыми, еще более заманчивыми подробностями.
И вот уже бесштанные крестьянские дети, машущие вслед поезду ветками ивы с нанизанными на них окунями из речки, казались экзотическими туземцами, а подвернувшийся подходящий картуз Чижа завертелся, схваченный на манер штурвала брига, изрядно теряя при этом товарный вид.
Вскоре, для общего удобства, они пересели на одну скамью, и Лепина рука нет-нет да и касалась за разговором то плеча, то колена собеседницы, на что та вспыхивала румянцем и отважно сияла реснитчатым взором.
Ей представлялось, что их с Лепой разделяет целое море; он, преодолевая военно-морские трудности, спешит к ней, и волны перед ним трусливо расступаются; или уж он несет ее в объятиях на корабль с красными парусами...
За окном проносилась ночь.
VIII
На одной из станций полковник, соблюдая очередность с Ребровым, двинул за кипятком.
Был уже раздобыт медный солдатский чайник, и полковник, разминая согнутые в форме ящика ноги, заковылял по шпалам.
На путях лежал молочный утренний туман, где-то вскрикивали первые петухи. На станции было совершенно тихо. Боясь нарушить эту редкостную тишину, Чук придерживал брякающую посуду и умерял гулкую поступь.
Вот и кран с внушительной яркой вывеской КИПЯТОК.
Только что кипятку набралось половина чайника, как поезд, безо всяких приготовлений и предупреждений, лязгнул сцеплениями и, коротко свистнув, принялся разгоняться. Чук, сорвав с крана чайник, ошпариваясь кипятком и посылая спереди себя длинные матерные ругательства, погнался за составом, перепрыгивая препятствия и полосатые барьеры. Он почти догнал последний вагон и даже рукой хватал уже медный поручень, но тут высунулся заспанный небритый кондуктор и, с криком "Куда прешь, телятина!", спихнул полковника сапогом.
Потрясенный Чук отошел с путей и целый час просидел сиднем на штабеле гнилых шпал.
Затем напился из чайника злополучного железнодорожного кипятку, побрел вдоль путей следом за ушедшим поездом, придерживаясь южного направления.
К вечеру Чуку повезло, его подобрал ехавший параллельно путям мужичок на подводе, запряженной саврасым меринком. Мужичок пошевеливал веревочной вожжой, чуть подгоняя лениво бредущего коняку.
Полковник уселся подле поселянина, с облегчением свесил разбитые о шпалы сапоги и стал глядеть, как производятся конские яблоки, дивясь производительным способностям неутомимого савраски.