Золото русского эмира
Шрифт:
Находились и такие, кто письма слал, норовил бумагу в толпе на рынке всучить или с оказией. Караульные только успевали отбиваться от незваных просителей, но ведь не прикажешь гвардейцам стрелять по гражданам! А в письмах, помимо просьб мелких, легкоисполнимых, навязчивым рефреном звучало – вы для нас как матушка родная, как царица православная, вот счастье-то было бы, коли патриарх корону вам золотую поднес бы да на царствие помазал.
Заступница. Удивительные люди – зачем им нужна заступница? И перед кем заступаться – перед президентом? Так он их и так не обижал. Или перед Богом? А как
Ей нашептывали даже в покоях патриарха, полагая, видимо, что она непременно передаст мужу. Нашептывали о том, как славно было бы разогнать всех дураков, засевших в Думе, от которых государству одни раздоры и торможение в делах! Как славно было бы вернуть народу русскому престол, власть вечную, неделимую, неподкупную, чтоб не ждали вороны, пока Кузнец занеможет, и не копили бы золотишко на взятки его преемникам. Чтобы царь Белый над Белой Россией сидел, равный и справедливый ко всем, и чтоб сына своего воспитал радетелем, а не расхитителем…
Многое Надя пропускала мимо ушей, а кое-что доносила до мужа, если он вдруг обнаруживался в Зимнем и каким-то чудом был не занят. Кузнец мрачнел тогда, шагал из угла в угол, говорил отрывисто, путанно, старинные слова вплетал, которым до Большой смерти научился. Много сложных слов Надя успела выучить, с годами понимала мужа всё лучше – и понимала, отчего он бесится.
Болело сердце за державу.
Не страшно было власть бросить, с каждым днем все страшнее делалось, что разворуют, по кускам разнесут всё то, что строил, собирал, надрываясь. Умом понимал, что незаменимых не бывает, что все равно не вечно сидеть в Зимнем, что не погибнет Россия, как сотню раз не погибла до него, но…
Надя с мужем соглашалась. Не гибель страшна великой державе, а смута. Что же делать, спрашивала она. Может, и правы те, кто подговаривает на царство помазаться? Соборники поддержат, эти – точно. И армия поддержит, про гвардейцев и говорить нечего. Вот губернаторы да купчины богатые, что далеко от Питера правят, крутят-вертят, как хотят, те могут серьезную бучу поднять.
– А ты хочешь ли этого? – спрашивал он, забирая ее лицо в ладони. – Ты хочешь ли святости этой ненужной, этой ноши до конца дней, когда заранее известно, что интриги будут плести без конца и добрым словом не помянут, это уж точно! Да и кто помнит на Руси – что такое царь, истинный самодержец?
Мне за себя не страшно, смеялась она. Меня и так давно заступницей кличут. За детей вот страшно, это точно. А я ничего не боюсь…
Сегодняшним утром она не была уже в этом уверена.
Я ничего не боюсь. Я ничего не боюсь.
Надя ван Гог вооружилась каминной кочергой.
Вентиляционных отверстий было два – на кухне и в ванной. Надя не поленилась, достала из шкафа стремянку и обследовала обе решетки. Ни малейших следов колдовства или крыс, только заросли сажи и заржавелые болты.
Там ничего нет. Скорее всего, на зеркале остался отпечаток ее собственной ладони. Приложилась грязной рукой, когда тянулась вверх на цыпочках за флакончиком притираний. Достаточно раз провести тряпкой, затем как следует проветрить – и всё встанет на свои места…
Она поймала себя на том, что давно стоит, прижавшись лбом к холодному
Всё так тихо, знакомо, так уютно… Но – нет.
Словно в дом прокралась беда. Может быть, что-то случилось с Артуром? Надя поглубже заглянула в себя, в то загадочное непоседливое нутро, которое ее никогда не обманывало, и убедилась, что там – тишь да гладь. За годы разлук она научилась точно угадывать, когда он болен или ранен, когда у него неудача, и даже когда он спит с другой. Все эти мелочи не играли роли, на них не следовало оборачиваться, иначе можно было десять раз сойти с ума.
Он жив. Это – главное. Он находится где-то далеко, на юге, оттуда докатывались уже первые, неточные пока сведения о морской победе, но победы флота Надю занимали в меньшей степени. Он жив, хотя не подает о себе вестей.
Откуда же эта вонь?
Первым делом – распахнуть ставни. Плевать на холод! Лишь бы не возникало уверенности, что вонь вездесуща. Сейчас всё пройдет, всё будет хорошо. Это ее воскресенье, и она не позволит каким-то поганым мокрицам под коврами испортить будущий праздник! Скоро должны вернуться дочери, и она не допустит, чтобы девочки окончательно возненавидели городскую квартиру…
При вторичном осмотре она уже не была настолько уверена, что это отпечаток ладони. Возможно, в прошлый раз, при свете настенных канделябров, свет падал как-то иначе. Всего лишь небольшое мутное пятно с краю, моментально исчезнувшее от прикосновения губки…
Это нервы, перегрузка, заботы. Это вечное стремление быть в форме, держать себя в узде, не расслабляться. Всё в полном ажуре. Сейчас она позавтракает, затем позвонит сестре, закажет машину – и вместе они что-нибудь придумают. А если у двоюродной сестренки не найдется времени – тоже не беда. Надя давно собиралась посетить новую больницу, а еще – как минимум шесть обязательных визитов, отложенных с того воскресенья. Новый интернат для детей офицеров, новый рынок на Ладожском вокзале, костел, построенный на деньги германцев; митрополита посетить больного… И еще что-то…
Всё в порядке. Всё в порядке. Всё в порядке.
И простыня почти не пахнет. Разве что самую капельку… Откуда она вытащила эту простынку? Очень может быть, белье провоняло еще раньше, в шкафу. Наверное, старое средство от моли дает такое амбре. И как же она раньше не подумала! Надо будет сегодня же заставить девушек проветрить или даже перестирать всё белье, а шкафы вымыть изнутри…
В следующую секунду Надя ван Гог потеряла всё самообладание, выработанное за десятилетия семейной жизни. Наде показалось, что пол дернулся и поплыл куда-то в сторону из-под ног. Потому что на белоснежной простыне, еще хранившей складки от глажения, там, где она спала всего одну ночь, теперь расплывалось сальное пятно, словно кто-то поел жирного и вытер рот. А еще валялось несколько длинных седых волос.