Золото Соломона
Шрифт:
— Какой? Какой из рассказов так тронул читателей? — завороженно спросил Даппа.
— То-то и оно, Даппа: они пишут о разных рассказах, каждый о своём. Такое впечатление, что если представить публике достаточно много историй, почти любой найдёт ту единственную, которая говорит его сердцу. Однако нельзя предсказать, какая это будет.
— Значит, то, что мы делаем, подобно стрельбе картечью, — произнёс Даппа. — Некоторые пули поразят цель, но неизвестно какие — так что выпустим их побольше.
— Картечь
— Да, миледи.
— Так вот, мы выпустили достаточно картечи. Большего мы ей не добьёмся. Теперь, Даппа, нам нужно ядро.
— Один невольничий рассказ, который тронет всех?
— Да. Вот почему меня не огорчает, что вы не собрали в Бостоне ещё картечи. Разумеется, обработайте то, что у вас уже есть, и пришлите мне. Я напечатаю. Но потом — никакого рассеянного огня. Примените свои критические способности, Даппа. Найдите тот невольничий рассказ, который будет больше, чем просто душещипательным. Тот, что станет нашим пушечным ядром. Пора топить невольничьи корабли.
Клуб «Кит-Кэт». Вечер того же дня
— Я уверен, что за нами наблюдают, — сказал Даниель.
Даппа рассмеялся.
— Вот почему вы так старались сесть лицом к окну? Думаю, за всю историю клуба никому ещё не приходило желание смотреть на этот проулок.
— Можете обойти стол и сесть рядом со мной.
— Я знаю, что увижу: множество вигов пялятся на дрессированного негра. Почему бы вам не обойти стол и не сесть рядом со мной, чтобы вместе полюбоваться голой дамой на этой удивительно большой в длину и маленькой в высоту картине?
— Она не голая, — резко отвечал Даниель.
— Напротив, доктор Уотерхауз, я различаю в ней неопровержимые признаки наготы.
— Однако назвать её голой — неприлично. Она — одалиска, и это её профессиональный наряд.
— Может быть, все взгляды, которые, по вашему мнению, устремлены на нас, в действительности прикованы к ней. Картина новая, от неё ещё пахнет лаком. Пожалуй, нам лучше было сесть под тем пыльным морским пейзажем. — Даппа указал на другое длинное и узкое полотно, изображавшее голландцев за сбором съедобных моллюсков на очень холодном и неуютном берегу.
— Мне случилось видеть вашу встречу с герцогиней Аркашон-Йглмской, — признался Даниель.
— «Де ля Зёр» — менее официально, — перебил Даппа.
Даниель на мгновение опешил, потом скроил кислую мину и покачал головой:
— Мне непонятно ваше веселье. Напрасно я заказал вам асквибо.
— Я слишком долго на суше — видимо, меня слегка укачало.
— Когда вы отплываете в Бостон?
— Значит, переходим к делу? Мы намеревались отплыть во второй половине апреля. Теперь думаем в начале мая. Что вам нужно оттуда забрать?
— Работу двадцати лет. Надеюсь,
— Что это? Рукописи?
— Да. И машинерия.
— Странное слово. Что оно означает?
— Простите. Это театральный жаргон. Когда ангел спускается на землю, душа воспаряет на небеса, извергается вулкан или что-нибудь ещё невероятное происходит на подмостках, люди за сценой называют машинерией различные пружины, рычаги, тросы и прочее оборудование, посредством которого создаётся иллюзия.
— Я не знал, что у вас в Бостоне был театр.
— Вы ошибаетесь, сэр, бостонцы бы такого не допустили — меня бы выслали в Провиденс.
— Так как же у вас в Бостоне оказалась машинерия?
— Я употребил слово иронически. Я построил там машину — вернее, за рекой, в домишке между Чарлзтауном и Гарвардом. Машина не имеет ничего общего с театральной машинерией. Её-то я и прошу забрать.
— Тогда мне нужно знать, по порядку: опасная ли она? громоздкая? хрупкая?
— Отвечаю по порядку: да, нет, да.
— В каком смысле опасная?
— Понятия не имею. Однако она станет опасной, только если повернуть заводной рычаг и дать ей пищу для размышлений.
— В таком случае я буду держать заводной рычаг у себя в каюте и по мере надобности бить им пиратов по голове. И я запрещу команде вести с вашей машинерией разговоры, кроме самых безыскусных: «Доброе утро, машинерия, как здоровье? Не ноет ли в сырую погоду коленный вал?»
— Я бы посоветовал упаковать детали в бочки, переложив соломой. Ещё вы найдёте тысячи прямоугольных карточек, на которых написаны слова и числа. Их тоже надо упаковать в водонепроницаемые бочонки. К тому времени, как вы доберётесь до Чарлзтауна, Енох Роот это уже сделает.
При упоминании Еноха Даппа отвёл глаза, как будто его собеседник брякнул что-то неосторожное, и поднёс к губам стаканчик. Этой паузы маркизу Равенскару хватило, чтобы ворваться в их разговор. Он возник так внезапно, так ловко, как если бы некая машинерия втолкнула его в клуб «Кит-Кэт» через люк.
— От одной одалиски к другой, мистер Даппа! Гм! Я ведь не ошибся? Вы — наш литератор?
— Я не знал, что я ваш литератор, милорд, — вежливо отвечал Даппа.
— Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что не читал ваших книг.
— Отнюдь, милорд. Наивысший успех — когда тебя узнают в общественных местах как автора книг, которых никто не читал.
— Если бы мой добрый друг доктор Уотерхауз соблаговолил нас отрекомендовать, мне бы не пришлось пускаться в догадки; однако он получил пуританское воспитание и не признаёт учтивости.
— Теперь уж не до церемоний, — сказал Даниель. — Когда новоприбывший начинает разговор с загадочного возгласа про одалисок, что диктуют правила учтивости остальным?