Золото. Книга 1
Шрифт:
– Онега, я серьёзно…
– Что серьёзно-то? – она расхохоталась свободнее, уже одета, ей легче. – Сколько у тебя жён, Яван? Двадцать? А может, сто?
– И что? Многие берут новых жён…
Она захохотала ещё веселее:
– Ну, ты насмешил, Яван! Ох, не могу! – она, и правда, дохохоталась до слёз. – Вот радостную будущность-то ты мне рисуешь!.. – она согнулась даже, от смеха, мокрые пряди соскользнули вперёд, ткань платья намокла под ними, обозначая грудь и сжавшийся от холодной воды сосок…
Трудно отвести взгляд от её груди и этого соска маленькой бусиной,
А она продолжила насмехаться надо мной:
– Ох, нет, Яван Медведь, ты такими речами меня больше не смеши!
Я подал ей пояс, совсем простой, верёвицей, совсем простой у неё наряд, и ни одного украшения, даже в волосы ленты не вплетает, простым шнурком завязывает, вон на ладонь намотала, ожидая, пока просохнут. Но уходить не спешила, может, ей всё же со мной приятно?
– Почему ты одна тут? Кто твой отец?
– Я сирота, Яван, – сказала она, опять потеребила косы, проверяя, просохли или нет. И не смеётся больше и, похоже, ей даже грустно…
– Давно?
Она посмотрела мне в глаза, наконец-то без насмешки и высокомерия, как до сих пор:
– Давно… треть моей жизни.
– Что ж ты грустишь тогда так? Не привыкла разве?
Онега села на камень, протёрла ступни от песка:
– Можно привыкнуть?
Волосы завиваются в крупные локоны, высыхая, сворачиваясь в большие длинные спирали и светлея, начиная светится, будто, не отражая солнечный свет, а производя его, как и её кожа… Красота её удивительна, чем дольше смотришь, тем труднее оторвать взгляд от неё, от её лица, от рук, тонких, долгопалых, их трепетных движений, от ступней, узких изящных, от всего её тела, изнеженно утончённого, гибкого… Как это, обнимать её… от желания у меня жар разлился по животу, к коленям, ударило грудь, разогрело лоб…
– Не холодно в босоножках? – спросил я, глядя на её прелестные покрасневшие ступни, пальчики маленькие, розовые…
– Холодно, – она встала на ноги. – Но я привыкла, иногда зимой без чулок приходилось бегать.
– Ты не торопишься сегодня уходить, значит, я не так противен тебе?
Она посмотрела на меня и улыбнулась уже совсем хорошо:
– Какой же ты противный? Ты красивый человек, и… может, и добрый даже, не пытаешься сразу лапать беззащитную девушку, хотя ты из царского рода сколотов и церемониться не привык, надо думать.
– Я насилия не люблю, что бы ты о нас, сколотах, не думала.
– Ну и хорошо, – уже как-то равнодушно сказала Онега, не глядя на меня, подхватила несколько раз шнурком почти сухие уже кудри.
Мы вместе пошли наверх, к городу, почти поднявшись, она обернулась
– Ты не ходи за мной больше, и не подглядывай, – уже строго сказала она.
– Ты сказала, я не противен тебе.
– Это не приглашение, я просто не люблю лгать. Ты мне даже нравишься, я таких красивых мужчин… – она посмотрела на меня опять, остановившись, смело, даже нахально разглядывая моё в лицо. Смело, как равная, – я таких красивых… может и видела… да не помню. Но… Яван, это не значит, что я приму твои ухаживания. Не теряй со мной время.
– Для
Но она перебила меня:
– Не болтай зря. Не надо, чтобы нас видели… Прощевай! – она даже руку подняла, прощаясь.
И ушла, не оглядываясь, а я смотрю на её необыкновенные волосы, струящиеся вдоль спины. Она вся будто до краёв наполнена светом. Здесь, где бывают дни без ночи, она будто дочь такого дня. Может быть, она дочь такого бесконечного дня? Только в левом её глазу тёмная синь поздней ночи…
Я остался стоять, в растерянности глядя ей вслед. Такое со мной впервые. Отказаться от неё? Теперь уже не могу. После первой встречи и то не смог, а теперь…
Волк поймал меня в сенях нашего дома. Это дом для помощниц солнечных жрецов. Таких домов на Солнечном дворе всего семь, побольше-поменьше, начинающие помощницы, поварихи, прачки живут по семь-десять, а то и до дюжины в каждой комнате. Мы уже заслужили, каждая, отдельную горницу. Сени тут общие, а комнат вокруг большой печи, что отапливает дом, четыре, для четырёх помощниц. Это хороший надёжный дом, приходилось мне жить в таких ветхих лачугах, когда зимой снег по ночам падал прямо мне на лицо, иней оседал на ресницах и волосах, и я не могла уснуть от того, как замёрзли мои ноги и спина. Тогда ещё я стала приучать себя к холоду. Я даже не простывала и могла босой ходить по снегу, не мучаясь от мороза.
А ещё я привыкла к приставаниям мужчин. Не просто к вниманию, а к грубым притязаниям. И тем более к Волку. Но он никогда не позволял себе входить в наш дом, мужчинам не разрешалось сюда вторгаться. Поэтому так странно, что сегодня Волк подстерёг меня здесь. Тем более днём.
– А ну, пусти, не то опять двину! – я ударила его в живот кулаком.
Но это ему – тьфу, там такие мышцы, что мой хоть и крепкий кулачок, как блошиный укус,
– Ишь ты, моду взял! Что не в кузне-то, погонит хозяин…
– Это ты моду-то взяла, кто это увивается за тобой?
Он прижал меня к себе, хорошо, что открылась дверь у Вербы, она специально остановилась и глядит на нас, иначе Волку опять досталось бы от меня.
– Что это такое? Сейчас стражников позову, ты чего тут делаешь, Волк?!
– А ты не встревай! – но он всё же отпустил меня.
За такое вторжение Волка изгонят из города, если мы, правда, позовём ратников. Поэтому он ушёл, побледнев от злости.
Верба усмехнулась, глядя на меня:
– Дала бы ему, что строжишься-то? Жалко, что ль?
– Тогда вообще не избавлюсь от него.
– А так, что? Ходит как привязанный. Он тебя придушит когда-нибудь, помяни моё слово. Не берёшь, не отпускаешь.
– Чем я его не отпускаю, ты что? – удивилась я её словам. – Он три года по всему Северу за мной, я от него и бегу из города в город, а он опять находит. Не слышит, не понимает, как помешанный.
– Ну и вышла бы за него. Или что, он бедный? Ты на богатого только позаришься? Сильно высоко ценишь себя, Онежка, – беззлобно сказала Верба. Она вообще очень добрая, от этого, в том числе, с ней и происходят её неприятности…