Золото. Назад в СССР 1
Шрифт:
Первое, прошедшее у бабушки Нади по материнской линии в Москве, где он родился беспокойным летом пятьдесят третьего, ходил в сад, жил и учился три четвертых года.
Бабушка Кости любила читать ему книги на ночь. Эту страсть к книгам она передала всем детям и внукам. Самая любимая ее книга была «Граф Монте Кристо». Она же заразила его книгами о золотой лихорадке.
Костя был из семьи потомственных геологов в третьем поколении. Его родители, которых я знал лично, тетя Маша и дядя Ованес вечно пропадали в экспедициях, изредка приезжая в отпуск и «откупаясь»
Вместе с Костей и бабушкой Надей в четырехкомнатной квартире жили ее вторая дочь Серафима с мужем-музыкантом дядей Левой.
Дед, погибший в Великую Отечетсвенную под Харьковом, пламенный борец за революцию очень хотел, чтобы дочерей назвали Кларой и Долорес, в честь Клары Цеткин и Долорес Ибаррури, но Надя была непреклонна и назвала дочерей по именам своей и дедовой бабушки. Марией и Серафимой.
Вообще у бабушки Нади было четверо детей, но двое умерли в младенчестве от болезней. Время такое было.
Серафима, поначалу подававшая большие надежды и быстро выскочившая замуж за скрипача из симфонического оркестра Гостелерадио Льва Наймовича Пульвера, так и не построившая карьеру геолога, проживала свои дни, трудясь в архиве МинГео.
Она с мужем, как и все интеллигентные люди не добившиеся особых высот и приложений своим талантам, прилично, но очень тихо, «закладывали за воротник». Своих детей у них не было.
Лев Наймович до Большого Театра не дотягивал, а работать «за кадром» на телевидении считал недостойным, и немножечко унизительным, для себя занятием.
Серафима, давно махнувшая на себя рукой, переживала за недооценённость и карьеру мужа, и поддерживала его во всем, в том числе и в его пагубных пристрастиях.
Они были неразлучны, и походили друг на друга как копии. При этом Костю они обожали и таскали его по всем выставкам и концертам, наполняя его душу и сознание пониманием, что такое русская культура.
Бабушка совсем не одобряла такого образа жизни, сердилась, ругалась и ничего не могла с этим поделать.
Время от времени Костя интересовался у Нади почему Серафима с Левой пьют. Ведь взрослые должны понимать, что вино и водка подрывает здоровье?
Что от алкоголя все зло, от этого умирают? Бабушка грустно смотрела на внука и отвечала, что это все из-за любви к Хемингуэю и Ремарку. Именно из-за них они тоже стали пить много вина и оба умерли не дожив до шестидесяти лет.
Бабушка, сама того не подозревая, открыла страсть Гибаряна к старым изданиям этих двух писателей. Двухтомник Хэма пятьдесят девятого года, за которым ночами стояли в очередях, был зачитан Костей, что называется до дыр.
Второе детство было летним, каникулярным, которое Костя неизменно проводил в Орджоникидзе у бабушки и деда с отцовской стороны, приезжая туда из Москвы на поезде.
Дед — Епрем Ованесович Гибарян первый директор одного из крупнейших предприятий цветной металлургии в СССР Орджоникидзевского завода Электроцинк, был человеком очень строгим, но веселым.
Он
В Орджоникидзе Костя видел совершенно другую жизнь, совсем непохожую на Московскую. Ему на всегда запомнились бесконечные многочасовые застолья, где женщинам и детям никогда не позволялось садиться за один стол с мужчинами.
И в то же время, никто не мог отойти далеко, дети были обязаны крутиться рядом, чтобы впитывать «мудрость жизни», как говорил дед Епрем.
Женщины же успевали на своей половине и пообщаться, и приобщится к теме застолья, и проследить чтобы еда и напитки на столах не заканчивались.
Когда Костя был самым младшим, в начале трапезы по традиции никто из тридцати или сорока гостей не притрагивался к еде, в изобилии ожидающей своего часа на столе, пока не мальчику не дадут откусить кусок пирога и пригубить глоток сладкого, словно квас, темного пива.
Мужчины пили в основном свежесваренное светлое пиво.
В конце каждого застолья женщины подавали деликатес — пирог с мясом и Гибарян клялся мне в двух вещах: в том, что он никогда не ел ничего вкуснее, и что мы с ним обязательно съездим в Орджоникидзе поесть этих чудесных осетинских пирогов.
Со временем, появились более младшие мальчики и Косте больше не давали первым вкушать пирог и пиво, но повысили в застольной иерархии до виночерпия.
«Урдыглаваг» — так называли юношей, которые следили затем чтобы у старших бокалы были всегда заполнены до краёв. Доверяли эту почетную службу за столом далеко не всем мальчишками и парням. Юноше нужно было еще заработать уважение и честь.
Правда, если кажется, что обязанность мужчин заключалась только в том, что бы есть и выпивать, то это не совсем так. После застолья только мужчины мыли огромные котлы, в которых варилось мясо. Женщинам притрагиваться к ним запрещалось.
У деда в жизни было всего два режима: застолье и работа.
В дни, свободные от пиршеств, дед сутками пропадал на работе и непременно таскал туда внука. Это были дни настоящих озарений для Кости.
Он видел, как завод прямо на глазах прирастает новыми печами, цехами, гигантскими трубами. После войны завод быстро расширялся и расстраивался. Созерцание этого великого зрелища заменяло собой детские конструкторы в сознании и формировании мировоззрения Кости.
Как он утверждал, дед таскал его для того, чтобы Гибарян учился мыслить масштабно с младых ногтей. Я вспомнил, как однажды признался ему в том, что деду Епрему это удалось.
Ведь именно благодаря этой способности мы не стали возвращаться в Поселок, найдя первое крупное месторождение, а пошли искать дальше.
Гибарян, эмоционально размахивая руками, доказывал, что судя по всему, в этой местности должно быть найдено, как минимум, в пять раз больше знаков и месторождений. Я в конце концов согласился не довольствоваться «малым» и продолжить поиски. Костя оказался прав.