Золото
Шрифт:
А почувствовать?.. Ведь почувствовать в любви можно… Услышать, рвануться навстречу…
Она снова положила руку на золотое лицо царя. Дверь скрипнула. Вошел карлик.
– Стенька… – жалобно сказала она. – Подойди… Мне плохо, Стенька… Я все время вижу прошлое, Стенька…
Он подкатился колобком. Он все понял сразу, как ей худо. Обхватил ее руками, припал к ней. Нашел губами ее руку. Она не отняла руки. Он бесконечно целовал ее руку и плакал. Она чувствовала, как у нее по руке текут горячие слезы карлика.
– Скажи мне…
– Уже давно ночь, госпожа.
– У меня к тебе одна просьба, Стенька. Зажги мне свет. Я хочу света.
Он ринулся зажечь лампу. Она поморщилась.
– Да нет, нет. Я не хочу лампы. Это все искусственный свет… мертвый. Это не живой огонь. Я хочу живого огня.
– Свечу?.. Здесь, в спальне, есть свеча… Вот она, я сейчас зажгу…
Она опять затрясла головой.
– Да нет, Стенька, свечу я тоже не хочу. Я хочу… это так трудно объяснить… ты не смейся… древний светильник.
– Древний?..
– Я хочу плошку с жиром. Знаешь, в такую маленькую тарелочку, плошечку, ну, чашеку, я не знаю, посудину, наливают жидкий жир, животный жир… и втыкают туда фитилек промасленный. И зажигают. И он горит. Вот это древний, живой свет. Жир – живой. Фитиль – из шерсти – тоже живой. Глиняная тарелочка – живая. И огонь живой. Все – живое. Хочу такой… понимаешь?.. я вижу, вижу его… я хочу взять его в руки, осязать…
На ее слепом лице написалась такая тоска, что карлик забеспокоился. Он забегал по комнате, ничего подходящего не нашел; бросил торопливо: «Пойду к горничной, спрошу у нее… может, что-нибудь найдется на кухне!..» Она терпеливо сидела за столом, ждала. Она сидела в длинной ночной рубахе до пят, расшитой кружевами. Она-то думала – это роскошные одежды. Там, в древности, далеко, перед царем Ламидом она была вся голая, только жемчужная цепочка застегивалась у нее на животе, и это был ее лучший, роскошнейший наряд.
Карлик явился вскоре. Он нес в руках маленькую глиняную плошку, толстый фитиль из обрезанной веревки, в плошке плескался жир.
– Барсучий жир, госпожа, – пробормотал он. – Это вам господин Кирилл покупал от кашля, а вы не пили. Горничная налила, сказала – он тоже хорошо горит, еще лучше рыбьего, бараньего и тюленьего.
Он поставил самодельный светильник на стол, чтобы она смогла его ощупать. Она с серьезным видом прикоснулась пальцами к округлой глине, окунула пальчик в жир. Повернула невидящее лицо к карлику. За ее улыбку он готов был отдать жизнь.
– Это то, что надо. Ты умница, ты прелесть, Стенька. Посреди ночи все добыть!..
«Если вы прикажете, я добуду для вас звезду с неба», – хотел сказать он и не сказал.
Она сидела молча, неподвижно. Карлик вздохнул.
– Зажечь?.. Вы же хотели живой огонь?..
Она кивнула:
– Зажги.
Он взял со стола зажигалку – курящий Кирилл повсюду швырял зажигалки, – щелкнул раз, другой, и фитиль зажегся, зачадил. Сначала от скрученной веревки пошел дым. Потом пламя выровнялось, стало гореть ясно и ярко. Жизель сидела тихо, повернув лицо к огню. Пламя плясало в ее незрячих глазах. Казалось, она была довольна.
– Все, Стенька. А теперь иди
Карлик исчез, как обычно, незаметно, бесшумно, ступая, как кот, кривыми ножками по паркету. Она осталась одна.
Пламя, пламя. Как я хочу взять тебя в руки. Я сижу у входа в древние катакомбы. Туда, по узким каменным коридорам, проходят люди – молиться. Они молятся своим богам. Они молятся… какому Богу?.. А я сижу у входа, и я слепа. Я раздаю приходящим светильники, плошки с горящим жиром. И они берут их в руки и идут во тьму. Берут в руки свет. Мой свет, что я даю им.
Рядом со мной много таких горящих светильников, не один. И я нашариваю их пальцами, и обжигаю себе пальцы, и улыбаюсь. Люди, чтобы узнать истину, должны обжечь себе пальцы. Я, чтобы узнать истину, должна была быть убита.
Но я воскресла. Золотая маска, помоги мне! Помоги мне умереть! В последний раз…
И за дверью послышался стук. Стук сапог о паркет.
Она повернула лицо от горящего светильника. Маски, освещенные ровным пламенем, лежали перед ней на черных подушечках.
В дверь вошли. Когда карлик выходил, она не встала, не закрыла за ним дверь на защелку.
В дверь вошли чужие – она поняла это, услышала. Она не испугалась.
– Кто вы такие?.. что вам здесь надо?..
Вошедшие молчали. Она услышала скрип стульев. Они садились.
– А ничего рубашечка, вся в кружевах, стильная, – раздался незнакомый ей голос. – Черт знает какой прикид. Черт знает какой дом. Домина. Такой и должен быть, по идее, у знаменитого Козаченко. Гляди, как мы отлично попали. Товар-то лежит лицом.
Если бы она могла их видеть, она увидела бы, что их вошло трое. Все они были коротко, под машинку, пострижены, как призывники – это была модная стрижка, стрижка нового века. Они сели вокруг нее, взяв ее в кольцо. Она слышала их дыханья со всех сторон. Если бы она могла видеть их глаза, она увидела бы: все глаза одинаково холодны и насмешливы. Это насмешка была такая: вот в античном цирке на арене человека убивают копьем, загрызают его дикие звери, – а они, трое, среди публики бы сидели и смеялись. Светлая стрижка, светлые прозрачные глаза. Свет светильника освещал модные часы у них на сытых запястьях. Она раздула ноздри и уловила запах модных, дорогих мужских духов. О, быть может, это друзья Кирилла. И голоса у них молодые. Про какой товар они говорят?!
– Сидеть тихо, красотка кабаре. Не двигаться! Шевельнешься – пеняй на себя!
– Ты что, окстись, Ефа, не видишь, она же – слепая…
– Кто вы?! – крикнула она.
В тишине раздался смешок. Если бы она могла видеть, она бы увидела, что смеялся тот, что был дородней всех, тот, что сидел прямо напротив нее. Он немного похохотал и бросил.
– Тебе необязательно это знать, красотка. Мы пришли, чтобы доделать недоделанное.
И ее душа будто выпорхнула, как птица, из тела.