Золотое дно. Книга 2
Шрифт:
Я, конечно, не раз и не два ее перечитал, прежде чем отослать месяц назад Илье в Виру заказной бандеролью. Разумеется, у меня осталась копия, но ее почему-то и открывать не хочется. Тем более, что я почти весь текст уже помню… если не дословно, то диалоги, ситуации…
Так что же сгорело, когда Хрустов сунул свою папку в печь в бараке, где он устроил громкую голодовку? Наверное, ближе к концу были записаны некие обиды на друзей… и на начальников… сохранилась же фраза, что они повели себя подло… И при нашей встрече полтора месяца назад Хрустов повторил эту
Но что же делать?! Время меняет даже время, прочитал я странную фразу у кого-то из физиков современности. Левка и его друзья по характеру своему были в молодости лидерами, бузотерами. А политика — жернов, под который если мы попадали, спастись можно только переместясь ближе к середине, где ось, тем иногда бывает углубление, или — выскочив прочь из-под жернова. Но и в середине (став ближе к власти) жить трудно. Думаю, Туровский, если захочет, расскажет. А выскочить из-под движущейся плиты не всегда удается — нужна воля и здравый смысл…
К счастью, я-то политикой никогда не занимался, никого не трогаю, как говорил кот Булгакова, и меня не трогают. Аню, мою жену, красавицу, когда-то выдвигали в секретари комитета комсомола университета — она мягко отказалась, с ней собеседовали — не помогло. А я — книгочий, в тяжелых очках, сутулый, с кривой улыбкой на физиономии (из-за вечной неуверенности в себе) — каким властям я нужен?
А вот Хрустов — другое дело. Легкий, яркий был юноша, с кем угодно мог найти общий язык. И Валерий тоже, с его проницательностью. Да наверное, и Алеша Бойцов с Сережей Никоновым. Теперь уж никогда они вместе не соберутся.
Слышал я от Ильи: бывший строитель и поэт дядя Леша работает в нашем посольстве в Индии, а Никонов где-то на дальнем Востоке.
А где ныне те девочки, о которых пишет Хрустов? Которая из них теперь жена Льва Николаевича? Безумно интересно. Скорей бы добраться…
В этот раз автобуса, на котором я ехал из Саракана в Виру, никто по дороге не остановил. Зато я заметил сквозь ливень темную, высоченную дамбу, которую выкладывают в степи полукольцом перед областной столицей, она из бетонных плит — каждая плита размером с грузовик. Видимо, МЧС посчитало, что такой экран в случае прорыва воды из Саян защитит город…
Неужели по прежнему есть опасения, что плотина Ю.С.Г. может сдвинуться и распасться? Да ерунда. Она такая тяжелая, она величайший ледоход выдержала в 79-ом году, пропустила НАД и ПОД собой… к тому же дугою упирается в берега, а гранитные берега никакая сила не раздвинет…
3
Весь мокрый, без зонта (забыл взять в дорогу!), в хлюпающих ботинках, под непрекращающимся душным, жарким дождем я доплелся, наконец, от автобусной остановки до дома Хрустовых.
Вот это панельное здание с огромными тусклокрасными буквами на торце: ТРУД. Вот подъезд, в который вбегал Илья Хрустов, чтобы вынести мне летопись отца.
Я теперь уже знал номер квартиры, я медленно поднимался по бетонным, слегка покатым
Дверь открыла жена — боже, это была Таня Телегина!.. Я ее сразу же узнал по улыбке, но как же она изменились!.. Большая стала, пышная, вся как из подушек, насованных в синенькое платье, а глаза серо-синие, похожие на слой тумана — точно те же глаза.
— Татьяна Николаевна!.. — пробормотал я.
Она звонко расхохоталась, всплеснув руками и тут же уведя их за спину — почему-то прятала. Наверное, кухонное полотенце в них или какой другой хозяйственный «некрасивый» предмет.
— Я Галина Ивановна… — быстро проговорила она. И косясь на дверь в одну из комнат, шепотом добавила. — Он же всё нарочно запутал в своей летописи…
«Между прочим, там и имя Галя мелькало… какая-то девушка должна была приехать на стройку…»
Я протянул жене Хрустова три цветочка, купленных в киоске возле местного автовокзала, — белые розочки, и она их приняла, и только теперь я заметил, что ее пальчики скрючены болезнью. Но сделав вид, что ничего не видел, спросил:
— Как Лев Николаевич?
— Спит, — прошептала она, кивая все на ту же дверь. — Ой, а вы же мокрый!.. Идите в ванную, вода есть… я вам дам левкину одежду… а эту высушим…
— Кто спит?! — раздался тягучий бас из спальни. — Я вообще не сплю.
— Думает о судьбах Родины… — прыснула Галина Ивановна и приложила пальчик к губам. — Ни слова о политике!
В прихожую вышел, шаркая тапочками на босу ногу, в длинном халате Хрустов. Моргая, он смотрел на меня. Кудряшки волос над ушами стали вовсе белые, рот мне также показался белесым — наверное, продолжает много говорить, хотя бы и сам с собой.
— Родион, привет!.. — Он обнял меня. От него пахло валокордином и спиртом от уколов. — Молодец, что приехал. А то все теперь сторонятся меня… словно я СПИДом болен.
Ушедшая на кухню с цветами хозяйка воскликнула издали:
— Да что ты такое говоришь?! Слушайте вы его! — Она выбежала, скрылась за другой дверью, вынесла мне майку, рубашку и спортивного вида брючки. — Не задерживай его… человек вымок под дождем…
— Да, дождь хороший, — хрипло заговорил Хрустов, сверкая глазами во все стороны. — Для полей, для урожаев… а для геологов, например, ни к чему…
Но я уже закрылся в ванной.
Когда я вышел, помывшись с дороги и переодевшись, Хрустов сидел за столом и покорно меня ждал. На белой скатерти стоял большой заварной чайник с красными цветами по бокам, в вазе возлежали конфеты и сухарики, в стеклянных розетках посвечивал густой мед, еще не осевший после того, как его налили, отдельно в глубокие плошечки были выложены варенья, как я понимаю, из разных ягод: черные — смородиновое, сизое — голубичное, красное — малиновое…