Золотое дно. Книга 2
Шрифт:
— А чего замолчали? Уже напились?
— Да вас ждем, — буркнул находчивый Никонов, показывая им почти полную бутылку. — Видите, я только чуть попробовал.
— А почему у Левы уши красные? — Подошла Галина Николаевна, прищурилась.
— Анекдот ему рассказал. А он же как красна девица! Да идите же сюда скорей! Где пироги! Сами съели?! — И когда женщины исчезли из пределов видимости, Никонов отодвинул рюмку. — А правда, хороша. Лучше коньяка!..
— Нынче не коньяк — керосин продают! — снова стал сердиться Хрустов.
— Можно вертолеты заправлять?! Ах, сейчас бы на «мухе» да в горы…
— А ты и премию получил?!
— Три года назад… не слышал? Мы придумали сорт бетона…
— А сорт кислорода случайно не придумали? Ладно, это я так. Молодец. Помнишь, как плясали на горячем бетоне… втаптывали…
— Было дело.
— Вот и народ наш так втоптали!
Никонов шлепнул себя ладонями по коленям.
— Опять?!. Да, брателло, ты вправду больной.
Лев Николаевич сверкнул желтоватыми глазами.
— А ты, я вижу, слишком здоровый. Наверно, икра помогает оставаться молодым. Когда мне прописали черную, я сказал: если посмеют принести, махну из окна. Это не наша еда. Наша еда — хлеб и лук.
Теперь обиделся Сергей Васильевич. Поднялся, отошел к окну.
— Ну, чего вы там опять? — на этот раз из кухни выглянула чернявая гостья, белозубая, но зубы явно искусственные. — Замолчали! Пьете? Говорите! Это как в опере не помню какой — девок заставляли петь, чтобы ягоду не ели…
— Это в «Евгеше», — захихикала хозяйка. — У нас пленка есть. Сейчас несём еду, несём!
В дверь позвонили. Хрустов открыл — вошли два мокрых из-под дождя парня в синих джинсовых одеждах, у одного телекамера на плече, принесли два овальных тяжеленных чемодана.
— Сергей Васильевич! — гулко сказал один, стриженый, в потолок ростом. — Ну, в виде эксклюзива… в гостях у друга?
Никонов глянул на Хрустова, тот замотал головой.
— Завтра, — буркнул Сергей Васильевич. — За доставку спасибо.
9
Из кухни, наконец, торжественно выплыли друг за дружкой хозяйка и гостья с тяжелыми подносами в руках.
Мигом стол был уставлен великолепными яствами. Я даже возревновал, как человек, по сути, случайный: вот как встречают старых товарищей. Наверное, всё вынула Галина Ивановна из холодильника. Место в центре стола заняла саянская рыба (не только у вас, господа Никоновы, на Дальнем востоке, плавает живность в воде!): порезанный на ровные куски, на удлиненной тарелке возлег розовый толстенный хариус, а на другой посудине рассыпался словно мандариновыми дольками красноватый малосольный ленок. Здесь же, возвышаясь, радовал глаз огромный глухарь, полуразорванный на куски, — он, я помню, горьковат на вкус, но пахнет божественно, как ветер дикой воли. В деревянных плошках скрытным пламенем горели брусника и клюква, крупная, как бобы. Добавясь к тем вареньям, что уже были на столе, источало аромат ирговое варенье.
Но главное кушанье, это уже после подогретых пирожков, женщины внесли с особой помпой — пельмени в оранжевых звездах масла, с тонким как бумага тестом и тройной начинкой — говядиной, бараниной и капустой… Вот чем занимались женщины все это время на кухне!
— Ни фига себе — хлеб да лук, — съязвил Никонов, мигнув
— Извините, немного затянули… — смущенно улыбалась хозяйка, прижимая кулачок с искривленными пальчиками к груди. — Вот сметана. Может, кому со сметаной сверху?.. Лева, говори речь.
Хрустов почему-то побледнел, как на собраниях в прежние времена, поднялся, взял рюмку. С полминуты молчал.
— Только стихов не читай… — шепнула ему жена.
— Ну вот!.. — Сморщился Льва Николаевич. — Словно птицу сшибла влет. Зачем?! Я не собирался… А теперь специально и прочту Бойцова. Пока Утконоса нет.
Галина Ивановна удивилась:
— А что, собирался зайти?
— Да, да! — торопливо проговорил Никонов. — Да! А ты читай, читай! Вы, бабы, какие-то иногда не чуткие. Давай, Лёвочка.
— Стихи р-рабочего поэта Алексея Бойцова. — Хрустов поставил рюмку и вскинул руку, едва не сбив на этот раз бутылку со стола.
Не знаете вы, дуры, сони,
начальнички, каких не мало,
как мы плясали на бетоне,
на жарком, словно одеяло.
Как мы его вбивали в горло
реке великой и могучей.
И звуки золотого горна
нам были б песней самой лучшей.
Но здесь олень кричал на гребне,
вопили МАЗы сквозь бураны,
и словно телефоны в небе
звонили башенные краны…
Вам, будущие девы мира,
такие танцы не приснятся.
Наш громкий век пойдет на мыло,
нас будут школьники стесняться.
Но наши ночи трудовые,
и голод, и счастливый бред
помянет все-таки Россия,
когда погаснет Солнца свет…
Никонов и его жена поаплодировали. Хрустов, все такой же бледный, сел и, играя ноздрями, долго смотрел в некую точку. Дальневосточный гость тронул его за плечо: