Золотое колечко на границе тьмы (сборник)

Крапивин Владислав Петрович

А потом я узнал, что Володька куда-то уехал. Насовсем. И больше ничего мне о нем неизвестно.

Зато недавно я видел Володьку во сне. Сон был длинный, подробный, ну прямо кино. Только такое кино, где я не в зале, а как бы внутри экрана.

Я видел, что мы с Володькой живем в небольшом, уютном таком пионерском лагере. Даже название помню – почему-то "Бобрёнок". Это слово – на ленточках наших бескозырок.

Да, мы все тут носим голубые бескозырки и белую пионерскую форму, словно в Артеке или где-то еще на Юге. Но «Бобрёнок» вовсе не у моря. Он на краю бревенчатой деревни, недалеко от смешанного – ели да березы –

леса, которым поросли пологие склоны. Скорее всего, здесь отроги Уральских гор.

Мне и Володьке уже не девять лет, как на Смоленской, а двенадцать-тринадцать. К тому же, мы в разных отрядах. И поэтому за всю смену ни разу не подошли друг к другу. Даже не здоровались, когда сталкивались на лагерных дорожках. В этом не было ни вражды, ни отчужденности, скорее – стеснительность и виноватость за угасшую дружбу. Или даже сомнение. "Может, это и не Володька", – думал я. А он думал, наверно: "Вдруг это не Славка?"

Во сне я помнил всё, что было в лагерной смене, но само действие сна разворачивалось, когда эта смена почти закончилась. В последний день.

День выдался хлопотливым: бегали ребята, суетились вожатые – все готовились к заключительной линейке и прощальному костру. Завтра утром должны были приехать автобусы.

Я почему-то ни в чем не участвовал. В этакой рассеянной грусти бродил вдоль лагерного забора. Я смутно чувствовал, что это не первое мое детство, что когда-то я был уже взрослым, а потом как-то незаметно опять стал шестиклассником. Но эта догадка не удивляла и не тревожила, меня: то, что случилось, я воспринимал как закономерность. Было только печально от того, что смена кончается и как все сложится дальше – непонятно (может, снова стану большим?)

Вот здесь-то и подошел Володька. Сказал как ни в чем не бывало:

– Пойдем побродим вдвоем. А то за всю смену ни разу даже не поговорили.

Конечно, это был он! Со знакомыми серыми лучистыми глазами, с косой светлой челкой, со знакомой родинкой на мочке уха. С ласковой полуулыбкой и всегдашним пониманием во взгляде. Подросший, но все равно самый что ни на есть Володька.

Я тихо обрадовался. И мы пошли по краю деревни, потом через мелкий березняк, в котором прятались темные приземистые сараи. Тропинка вела в гору. Она была натоптанная, широкая, мы шагали рядом, касаясь друг друга локтями. Шли и молчали. Но молчание наше не было тяжким и неловким. Была в нем спокойная радость от того, что мы вместе.

Володька шел опустив голову и теребил конец галстука. Я заметил, что галстук у него не красный, как у всех, а снежно-белый. Наяву это была вещь немыслимая, но во сне такая деталь ничуть не удивляла.

Мы достигли пологого, поросшего пушистым белоцветом перевала и под горой увидели село. А может, и городок. С зелеными переулками, столетними тополями, домами в один-два этажа и колокольнями.

И тогда впервые шевельнулось во мне беспокойство. Или предчувствие какое-то.

– Ох, я и не знал, что здесь… такое. Думал, кроме нашей деревни, близко и жилья нет.

– Это Горохов, – понимающе отозвался Володька. – Про него мало кто знает. Лишь некоторые…

Было непонятно: как это лишь некоторые знают про такой довольно крупный населенный пункт? Но спросить я не решился. Потому что в Володькиных словах почувствовал некий н а м ё к.

Мы пошли по переулкам. У заборов густо подымались лопухи, а в канавах цвели

кашки и солнечные лютики. Редкие прохожие – все больше старики да бабки – смотрели на нас молча и несердито.

Дома были как в нашей Тюмени. Чаще деревянные, с палисадниками, а иногда – кирпичные двухэтажные особнячки. Старые, обшарпанные. Обыкновенные. Но сквозь эту обыкновенность невидимо проступало что-то иное. То готика старых замков, то округлая мощь древних бастионов. Не было в этом никакой угрозы, но опять чувствовался непонятный намек.

Некоторое время рядом с нами шла большая кудлатая собака. Буквально впритирку ко мне шла. Такая настоящая – ну, совершенно как наяву. Я ногой ощущал ее пыльную теплую шерсть с колючками и видел в глазах блестящие точки.

Потом собака убежала, а Володька спросил:

– Ты теперь уже не боишься незнакомых барбосов?

– Не-а! – отозвался я без обиды. Потому что спросил он совсем не насмешливо.

Мы вышли на широкую улицу – с одной стороны кирпичные магазинчики и одноэтажная аптека, с другой – длинная, сколоченная из жердей изгородь. На верхней жерди сидел золотоволосый нестриженый мальчишка лет семи-восьми. Он был в красных трусиках, в перемазанной белой майке и – вот чудак! – в растоптанных подшитых валенках. Мы ему ничего не сказали, и он тоже ничего не сказал нам. Но хитро посматривал, пока мы шли мимо. А потом быстро, почти украдкой, помахал немытой ладошкой.

И сейчас мне приходит на память стишок, который сочинился прямо там, во сне, на улице городка Горохова.

Тихая картина — Городок старинный, У косых заборов — Козы да репей. Игорёк Горохов — Этакая кроха — На забор уселся, Словно воробей. Сами мы не знаем, Далеко ль шагаем. Где дорога наша Ляжет по Земле? И совсем неплохо, Что малыш Горохов С шаткого забора Помахал нам вслед…

Почему "Игорек Горохов"? Ну, фамилия, видимо, по названию городка. А имя неизвестно откуда…

Когда прошли квартал, Володька сказал:

– Ты ведь его знаешь, этого воробушка.

И я вспомнил. Это тот второклассник, которого зимой увидел я на улице Первомайской. Его, опоздавшего на урок, не пустили в школу. И я, чтобы утешить беднягу, подарил ему маленький талисман – картонный елочный месяц.

Но об этом речь впереди, в другой повести. И тогда я не знал, что он – Игорек…

Мы с Володькой вышли на круглую, поросшую белоцветом площадь. По краям ее стояли две церкви и пожарное депо с каланчей, украшенной деревянными узорами. Каланча и колокольни подымались очень высоко и словно сходились в зените, над нашими головами.

Здесь же стоял еще один дом. Тоже похожий на церковь, только без башен. Нижний этаж у него был подвальный, верхние края окошек – на уровне земли. Перед окнами были вырыты углубления, изнутри облицованные кирпичами. Мы заглянули – там стояла темная, но прозрачная вода.