Золотое колечко на границе тьмы
Шрифт:
Уезжал из Москвы этот “чин” раньше нас. Упаковывая пузатый желтый чемодан, радовался, что сумел купить редкую цветную фотопленку. Показывал нам, хвастался, довольно вертел в пальцах, прежде чем уложил в чемоданную утробу. Потом спохватился, что надо еще купить в дорогу колбасу, и ушел.
Ушел и отец – на какой-то расположенный неподалеку книжный склад, где можно было раздобыть новую книгу о новгородских берестяных грамотах.
Я остался один, лежал на кровати, читал в свежем “Огоньке”, как храбрые северно-корейские воины громят американских агрессоров.
“Чин”
– А где же пленка? А? – И оглянулся.
Председатель ничего не понял. Я продолжал читать “Огонек”. Какое мне дело до забот этого бюрократа? Я его с первого взгляда невзлюбил.
Он подошел, двумя пальцами отодвинул от моего лица журнал.
– Ты не видел мою фотопленку?
– Вы же положили ее в чемодан.
– Ну да, ну да. А теперь ее там нет.
– А я-то при чем?
– Но ты же в и д е л, как я ее туда положил!
– Ну и что? – Я сел на кровати.
– Может быть, ты и потом в и д е л, куда она девалась? Ты поищи.
– Вы что! Думаете, это я ее взял?!
– Я ничего не думаю. Но ты п о и щ и.
– Да зачем она мне! – Я почувствовал, какой у меня тонкий, невольно виноватый голос. – У меня и аппарата нет! Я вообще этим делом не занимаюсь.
– Но все-таки п о и щ и!
– Идите вы знаете куда! – рявкнул я, собрав силы.
– А я вот за ухо!
– Только попробуйте!
– Может, мне в милицию пойти?
– Идите хоть в… – Я сдержался все-таки. Председатель сидел на своей кровати и сочувственно смотрел на меня очень синими глазами, окруженными сеткой морщинок. “Чин” повернулся ко мне обширным задом, начал остервенело убирать с кровати постель, чтобы сдать кастелянше. Рванул из-под чемодана одеяло… Зеленая коробочка скатилась на половицы.
– Да вот твоя пленка, – выдохнул председатель. – Сам, небось, мимо чемодана сунул.
– Не знаю, не знаю… Главное, что нашлась, – он обрадованно схватил пленку.
– Другой бы извинился, – сказал я сановному заду.
– За что? – Он даже не обернулся. – За то, что она в кровати нашлась?
– Может, вы думаете, что я стащил, а потом подбросил? – осенило меня.
– Не знаю, не знаю…
Я понял, что сейчас разревусь, как первоклассник. И чтобы не случилось такого позора, сказал:
– Шкура буржуйская!
Одними губами сказал. Но, кажется, он услышал. Оглянулся, налился помидорной краской… Тут как раз вошел отец.
– Папа! Этот вот… гражданин заявил, будто я украл у него фотопленку! И будто потом подбросил!
– Да ничего такого! Помилуйте! Просто просил мальчика помочь поискать!
– А кто говорил: в милицию?!
Если бы отец хоть что-то сказал “чину”!.. Пусть хоть как-то отругал его своим интеллигентным тенорком!.. Но он только растерянно посмотрел на всех по очереди, пожал плечами. И… протянул мне книгу:
– Смотри, какую редкость я раздобыл.
А потом… потом
– Зачем ты ему руку-то подал? – возмутился я, когда мы остались вдвоем (председатель тихо ушел).
– Ну а как же? Есть правила вежливости…
– Он же гад!
– Ну как ты смеешь так говорить про взрослого!
– Сразу видно, что ты учитель, – горько сказал я.
– И… что здесь плохого? – Отец как-то обмяк.
– То, что любой учитель считает: всякий взрослый всегда прав, а школьник – никогда.
– Ну уж, не преувеличивай, – не совсем натурально засмеялся отец. – Вставай-ка. Мы ведь хотели пойти в Третьяковскую галерею…
Вот и все. Ну и ладно! Это бы я простил и забыл. Но… Уже после, прокручивая в памяти тот случай, я вдруг понял: отец думал, что я и в п р а в д у мог стащить, а потом подбросить пленку. По крайней мере, полностью такой возможности он не исключал. И потому в искренность моей обиды поверил не до конца.
А в самом деле, что он знал про своего почти незнакомого сына?
Последний раз перед этой встречей он видел меня лопоухим третьеклассником, да и то недолго, почти мельком. А сейчас приехал тощий подросток с колючим нравом, с привычкой обо всем судить ершисто и по-своему. Кто он, этот четырнадцатилетний лохматый мальчишка? Что у него на уме? Какие привычки, какие желания? Не слишком ли мало интеллигентности, не слишком ли заметны уличные замашки? А это самомнение и самоуверенность высказываний о незыблемых истинах! Лев Толстой, видите ли, скучный писатель! “Вечера на хуторе” Гоголя в сто раз интереснее, чем “Война и мир”. А еще лучше – Марк Твен и Джек Лондон! А из русских писателей самый хороший – Паустовский!.. Как это не классик? Классичнее всех!
И это сын преподавателя русской словесности!
…Трещинка от той московской обиды зажила далеко не сразу. Уже потом она заросла, когда я стал взрослым и мы с отцом сделались гораздо ближе. А там, в Бобруйске, я часто был одинок.
Время я проводил то на пляже, то на водной станции, где брал по отцовскому паспорту лодку, то просто на незнакомых улицах. В кино ходил, бродил по рынку (здесь, как и на тюменском базаре, пахло овощами, сеном и конским навозом). Лишь к загадочной крепости подступиться не мог: вокруг проволока. “Забароненая зона”…
Так прошло недели три. По вечерам я крутил ручку настройки отцовского приемника “Балтика”. Мир жил бурно и тревожно. Американские агрессоры и их приспешники строили козни против социалистического лагеря. Был разоблачен, лишен всех наград и званий и арестован коварный злодей, английский шпион Лаврентий Берия. Северная Корея наращивала успехи в войне с подлыми захватчиками. Об этом вещали станции на всех радиоволнах. Но я мечтал поймать местную станцию далекой Тюмени. Услышать хоть что-то о родном городе. Хотя бы знакомые названия улиц и кинотеатров. Узнать, какая там погода… Но ни разу не удалось. Я не знал, на какой частоте выходит в эфир Тюменский радиоузел…