Золотое притяжение
Шрифт:
Поэтому Гуров решил «побеспокоиться» сам и собеседования с коллегами Дмитрия Рябова провести по месту работы.
Прибыв в департамент, он отрекомендовался дежурному, после чего довольно долго ждал, пока тот говорил по телефону, по-видимому, докладывая кому-то о его прибытии.
– Проходите, – наконец разрешил дежурный. – Третий этаж направо. Кабинет 378.
– Это кабинет Дмитрия Петровича? – уточнил Лев.
– Да. Сейчас там временно исполняющий обязанности, Шакуров Сергей Николаевич. Вы можете поговорить с ним.
– Спасибо.
«Однако,
Но «криминальная» версия не оправдалась. Уже с первых минут разговора с худощавым темноволосым мужчиной, сидевшим за необъятным рабочим столом, выяснилось, что это действительно бывший зам.
– Да, история очень неприятная и странная, – говорил он. – Дмитрий Петрович был довольно уравновешенным человеком, никто даже предположить не мог, что он способен совершить что-то подобное. По-видимому, смерть единственной дочери оказалась слишком сильным ударом.
– Если я правильно понял, вы работали в самом непосредственном контакте с Дмитрием Петровичем. В последние несколько дней не замечали чего-то необычного в его поведении? Повышенную эмоциональность, раздражительность? Или, наоборот, отчуждение, нежелание общаться? – поинтересовался Лев.
– Пожалуй, нет, – после короткого раздумья ответил Шакуров. – После смерти дочери он действительно изменился, стал более замкнутым. Дмитрий Петрович был не из тех, кто склонен со всеми обсуждать свои переживания, и после трагедии с Ольгой эта черта его характера проявилась со всей наглядностью. Но на работе это не отражалось. По крайней мере, лично я ни разу не видел, чтобы у него произошел какой-то эмоциональный срыв или что-то в этом роде. Да и от других не слышал.
– И в последнее время тоже? Например, вчера? – пытливо взглянул на него Гуров.
– Да, и в последнее время, в том числе и вчера. Обычный рабочий день, решение текущих вопросов, за которыми, могу вам сказать даже по своему личному опыту, просто не остается времени на эмоции. У нас очень насыщенный график.
– Среди коллег Дмитрия Петровича был кто-то, с кем он общался особенно близко? Кому мог доверить свои тайны, поделиться личными переживаниями?
– Не знаю. Я уже говорил, он был человеком довольно сдержанным. Не склонным проявлять эмоции и тем более делиться ими. По работе он общался с очень многими людьми, возможно, чаще других со своими замами. Я вам свое мнение уже высказал. Можете побеседовать с другими, возможно, они расскажут что-то более интересное.
– Буду очень рад. А как мне встретиться с ними?
– Я сейчас скажу Маргарите Павловне, она вам поможет.
Шакуров нажал кнопку на небольшом пульте, стоявшем на столе, и в кабинете появилась солидная дама с высокой прической, которую Гуров уже
– Маргарита Павловна, полковнику Гурову необходимо побеседовать с заместителями Дмитрия Петровича. Сориентируйте его, пожалуйста, с направлениями, он у нас здесь впервые.
Поблагодарив, Лев вышел следом за секретаршей, но прежде чем «ориентироваться с направлениями», решил поговорить с ней самой.
Однако все его попытки «надавить на чувствительность» привели лишь к перечню стандартных ответов, типа: «не видел», «не знаю», «не привлекался», которые незадолго до этого он уже слышал от Шакурова.
«Да, дамочка просто кремень, – думал полковник, следуя за Маргаритой Павловной к кабинету очередного зама. – В «сдержанности» не уступит и начальству. Кого же Орлов имел в виду, когда грозился мне кучу свидетелей привести, слышавших, как Рябов говорил, что жизнь ему не мила? Явно это были не коллеги по работе. Сдается мне, что здесь я, кроме версии о «сдержанности», ничего другого не услышу».
Предчувствия его не обманули. Обойдя под чутким руководством Маргариты Павловны всех замов Рябова и побеседовав с некоторыми его коллегами из смежных подразделений, Гуров так и не смог добавить практически ничего к тому, что уже знал от Шакурова.
Будто сговорившись, все до единого упоминали о сдержанности и замкнутости Рябова, и лишь изредка эта немногословная характеристика разбавлялась упоминаниями о том, что он «сильно переживал гибель единственной дочери». В этих показаниях сослуживцев трудно было заподозрить подвох. Но именно это и настораживало полковника.
Выходило, что Дмитрий Рябов был совсем не из тех людей, которые склонны к эмоциональным всплескам и спонтанным реакциям. К тому же на момент смерти ему было уже пятьдесят четыре года. Трудно предположить, что умудренный опытом человек, сдержанный по характеру, да к тому же еще и прошедший суровую «школу жизни» во властных коридорах, мог в одночасье превратиться в законченного неврастеника, склонного к суициду. Даже учитывая такую вескую причину, как смерть единственной дочери.
Путешествуя из кабинета в кабинет, Гуров то и дело возвращался к мысли о том, что убийство Рябова – чей-то заказ. Но для такого заказа должны быть очень веские мотивы. А то, что на данный момент было известно ему о жизни и деятельности покойного, ни на какие мотивы не давало даже намека.
«Похоже, отношения Рябова с коллегами были сугубо официальными. Но живой человек, пускай даже «сдержанный и замкнутый», не может постоянно вариться в собственном соку. Всегда есть кто-то, с кем можно «поговорить по душам». И, похоже, эту «жилетку» Рябов не искал среди коллег по работе. С кем еще он общался? Были же у него выходные, свободное время. Как он их проводил?»
Поразмыслив о том, кто бы мог дать какие-то «наводки» по этому вопросу, Лев вдруг вспомнил о личном водителе. У чиновника такого ранга служебный автомобиль, разумеется, был, и, вполне возможно, водителю этого автомобиля приходилось ездить не только по рабочим маршрутам.