Золотое руно
Шрифт:
— Поговорю с ним сегодня же, — решительно произнесла она наконец.
— Эй, что ты будешь делать с этим неверным? — обратился охранник к Кадуру. — Давай развлечемся, отрубим ему голову. А?
— Я поговорю с твоим господином, потом решу, — хмуро ответил Кадур.
— Ну ладно, отведем его в тюрьму, где он и был. А ты жди.
— Мы подождем, — ответила принцесса, обернув голову бурнусом.
11. Обольстительница
Подошел вечер. В лагерь возвращались всадники,
Возле дома — резиденции Гуссейн-паши показалась фигура в одежде валахского солдата. Фигура зачем-то прилегла на холмике рядом, завернувшись в длинный шерстяной плащ. Вблизи дома валах различил два белых пятна, за которыми он повел наблюдение. некоторое время спустя к дому подъехал сам хозяин, встреченный двумя слугами-неграми. Оба белых пятна поднялись и стали всматриваться в Гуссейн-пашу.
Со своей стороны валах, не терявший их из виду, поднял голову и при свете зажженного солдатом факела ясно различил фигуру араба, темное лицо которого стало хорошо заметным при красном отблеске огня.
— Ага, — произнес валах, — Кадура я узнал, но вот кто-же это другой с ним?
Тонкий стан спутника Кадура ни о чем ему не говорил. Тем временем Кадур со спутником вошли в дом вслед за Гуссейн-пашой. «Валах» Карпилло (естественно, кто же еще?) перевел взгляд на соседний дом неподалеку, окруженный стеной. Всмотревшись, он в свете мелькавших факельных огней различил часового, бродившего вдоль стены. Сметливость Карпилло подсказала ему, что это — тюрьма, где сидит Монтестрюк.
Между тем Гуссейн-паша скрылся под портьерой в глубине галереи внутри дома. Шедший с принцессой (то была, конечно же, она) Кадур остановился. Принцесса двинулась дальше. Дорогу ей преградил огромный негр.
— Что нужно? — спросил он.
— Видеть твоего господина, — был ответ.
— Он спит. Приходи завтра.
— Я не привыкла ждать. — И принцесса сделала шаг вперед.
Негр протянул перед ней руку. Тогда принцесса вытащила серебряную булавку.
Заметим, что под белым бурнусом принцесса носила две булавки — серебряную и золотую — с ядом, действующим мгновенно. золотая предназначалась для лиц высокого положения и для… (читатель узнает об этом дальше), серебряная же — во всех остальных случаях.
— Учти, — сказала она, — здесь яд. Если не хочешь заснуть навеки, веди меня к господину.
В неясном свете фигура принцессы выглядела фантастической. Негр вдруг почувствовал какой-то ужас перед ней. Его рука от принцессы протянулась к портьере и откинула её. За портьерой оказалось помещение, в котором находился Гуссейн-паша.
— Здесь женщина, которая хочет говорить с тобой, — сказал ему негр. — Но, по-моему, это какой-то дух.
Паша быстро взялся за пистолет, но любопытство его пересилило, и он спросил:
— Ты кто?
Принцесса
— Узнаешь меня? — спросила принцесса.
— Если бы я видел тебя раньше, я бы не забыл ни на минуту.
— Ты видел меня сто раз. Ты Гуссейн Абдалла Джамиль, сын Магомета — Ибрагима Джамиля, кузнеца, ставшего серескиром.
— Что?! Ты это знаешь?
— Ты не всегда был таким грозным, как сейчас. Ты бывал и пленником, больным, даже умирающим. На груди у тебя след пули, на руках — рубцы от сабель.
— Правда!
— Ты командовал галерой, взятой на абордаж мальтийскими рыцарями в водах вблизи Рагузы. Тебя пощадили, надеясь на богатый выкуп, и по просьбе одного венецианца, которого покорила своя храбрость.
Тут принцесса напомнила Гуссейн-паше, как после взятия его в плен за ним ухаживала маленькая девочка, жившая в доме венецианца.
— Она потихоньку плакала над твоими ранами и помогала тебе ходить, когда ты начал вставать на ноги.
— Я и теперь её помню, — ответил Гуссейн, — помню её большие кроткие глаза; длинные волосы тоньше шелка, оставляющие неизъяснимое благоухание; маленькие ножки, своим легким стуком веселившие мое сердце; розовые ручки, от прикосновения которых утихала боль моих ран. Я слышу её веселый голос, рассказывающий мне столько интересного… Она была моей радостью, моим утешением. При ней я забывал, что я побежден и в плену… Много лет прошло с тех пор, но мне и теперь грезится маленькая Леонора.
— Посмотри же на меня и скажи, неужели ты не узнаешь ту, кого звал своим добрым гением, там, на берегах Бренты?
Гуссейн повернул принцессу лицом к лампе и, положив ей руки на плечи, стал пристально всматриваться. Вдруг он откинулся назад. На его лице изобразилось изумление, смешанное с радостью, а растопыренные руки застыли на месте.
— Ты… та самая Леонора?! — воскликнул Гуссейн-паша.
— И помнишь ли, как она умоляла хозяина отпустить тебя домой без всяких условий? А ты, увидев открытую дверь на свободу, положил её ручку себе на лоб и поклялся исполнить любую её просьбу. Так?
— Да, так, именно так.
— Что бы она ни попросила, помнишь?
— Помню! Говори, Леонора, приказывай. Для тебя у меня нет невозможного. Приказывай!
И он подошел к ней, протянув руки. Ее лицо обдало горячее дыхание турка, его пальцы жадно щупали шелковый корсаж.
— Ты отвечаешь женщине, Гуссейн, а тебя спрашивает дитя.
Турок отступил на шаг.
— Ты — дитя? Да разве я виноват, что ты — прекраснейшая из женщин. Лань входит в логово льва. Я тебя не отпущу!
Он снова протянул было руки, но она отскочила и выхватила из корсажа золотую булавку.