Золотое яблоко

Шей Роберт

– Тот, Кому можно доверять больше, чем всем буддам и мудрецам?.. – повторил Джо, чувствуя, что еще больше запутался, хотя мгновение назад был так близок к абсолютному пониманию.

– Чтобы воспринимать свет, ты должен быть восприимчивым, – коротко и резко сказал Хагбард. – Думай сам, что это значит. Ну а тем временем возьми это с собой в Нью-Йорк и немного пораскинь мозгами.

– Он вручил Джо брошюру, на обложке которой значилось:

Хагбард Челине, С. Ч., Д. Г. Не свисти, когда писаешь: руководство по самоосвобождению

На протяжении следующих недель, пока Пат Уэлш из отдела журналистских

расследований «Конфронтэйшн» проверяла информацию об иллюминатах, которую Джо получил от Хагбарда, Саймона, Диллинджера и доктора Игноциуса, он внимательно читал брошюру. Хотя местами она была великолепна, многое оставалось неясным, и он не нашел ни единого намека на то, кем же был Тот, Кому можно доверять больше, чем всем буддам. И вот однажды вечером, под гашишем «черный аламут», он начал над этим размышлять в состоянии расширенного и углубленного сознания. Малаклипс Старший? Нет, он был мудрым и в некотором смысле великодушным в своей обреченности, но, безусловно, доверия не заслуживал. Саймон? Несмотря на молодость и «двинутость», у него бывали вспышки озарения, но до уровня просветленности Хагбарда он явно не дотягивал. Диллинджер? Доктор Игноциус? Таинственный Малаклипс Младший, который исчез, оставив после себя лишь загадочную «Principia Discordia»!

«Боже, – подумал Джо, – какой же я мужской шовинист! Почему я не подумал о Стелле?» Ему вспомнилась старая шутка: «Ты видел Бога?» – «Да, и она чернокожая».

Конечно. Разве не Стелла проводила его посвящение в часовне доктора Игги? Разве не говорил Хагбард, что она займется инициацией Джорджа Дорна, когда Джордж будет готов? Конечно.

Джо навсегда запомнил то мгновение экстаза и уверенности, когда он многое понял об употреблении наркотиков и злоупотреблении ими, а также о том, почему иллюминаты пошли по ложному пути. Потому что это мгновение прошло, а понимание, которым его почти наделило сверхсознание, рассеялось под действием загрязняющего влияния бессознательного, стремящегося увидеть в каждой классной любовнице материнскую фигуру. Лишь много месяцев спустя, как раз накануне кризиса в Фернандо-По, он, вне всякого сомнения, открыл наконец Того, Кому можно доверять больше, чем всем Буддам и мудрецам.

(А Семпер Куний Лингус, устроивший разнос субалтерну за слишком серьезное отношение к местным суевериям, в тот же вечер проходил по оливковой роще и увидел Семнадцать… и с ними был Восемнадцатый, тот, кого они в последнюю пятницу распяли. «Magna Mater, – выругался он, подкрадываясь ближе, – неужто я схожу с ума?» Восемнадцатый, как-бишь-его, тот самый проповедник, крутил установленное горизонтально колесо, вокруг которого на земле были начертаны цифры. Он громко называл число, напротив которого останавливалась отметка на колесе, а Семнадцать что-то отмечали на дощечках для письма. Так повторялось, пока здоровенный парень, Симон, не крикнул «Бинго!» Потомок благородной семьи Лингусов развернулся и убежал… За его спиной светящаяся фигура сказала:

– Делайте так в память обо мне.

– Я полагал, что в память о Тебе мы должны причащаться вином и хлебом! – возразил Симон.

– Делайте и то, и другое, – согласился призрак. – Для некоторых людей причащение вином и хлебом слишком символично и загадочно. А такая игра приживется в народе. Поймите, ребята, если вы хотите вовлечь людей в Движение, начинайте процесс с того уровня, на котором находятся люди. Лука, не надо это записывать. Это часть тайных учений.)

(– Но как вы объясните поведение такого человека, как Дрейк? – спросил один из гостей Юнга за чашкой воскресного Kaffeeklatsch [5]  о

странном молодом американце, вызывавшем у них огромный интерес. Юнг задумчиво пососал трубку, думая на самом деле о том, удастся ли ему когда-нибудь отучить своих коллег относиться к нему как к гуру, и наконец ответил:

5

Кофе со сплетнями (нем).

– Тонкий ум схватывает идею, как стрела бьет в цель. Американцы до сих пор не породили такой ум, поскольку они слишком самонадеянны, слишком общительны. Они набрасываются на какую-нибудь идею, даже важную идею, как футбольные защитники на мяч. Поэтому они всегда выхолащивают ее и уродуют. У Дрейка именно такой ум. Он знает о власти все – больше, чем знает о ней Адлер, при всем его интересе к этой теме, – но он не знает о власти самого главного. Он не знает, как уклониться от власти. У него нет религиозного смирения, которое так ему необходимо, но, увы, скорее всего, он никогда до него не поднимется. Это невозможно в его стране, где даже интроверты большую часть времени проявляют качества экстравертов.)

Первый намек на то, что Мафия всегда называла il Segreto, Дрейку фактически дал знаменитый романист, впоследствии получивший Нобелевскую премию. Они беседовали о Джойсе и его несчастной дочери, и романист упомянул о попытках Джойса убедить себя, что на самом деле у нее не было шизофрении.

– Он сказал Юнгу: «В конце концов, я и сам творю такие же вещи, но только с языком». И знаете, что ему ответил Юнг, этот древний китайский мудрец, переодетый психиатром? «Вы ныряете, а она тонет». Хлестко, да; но все мы, кто пишет о том, что скрыто за ширмой натурализма, прекрасно понимаем скептицизм Джойса. Никто из нас никогда не знает наверняка, ныряет он или попросту тонет.

Дрейк вспомнил о своей статье, посвященной разбору последних слов мистера Артура Флегенхеймера, известного также под именем Голландца Шульца. Он подошел к письменному столу, вытащил из ящика стопку листов, дал ее романисту и спросил:

– Что скажете об авторе этой статьи: ныряет он или тонет?

Романист читал медленно, и по мере чтения его интерес все возрастал; наконец он поднял голову и с любопытством взглянул на Дрейка.

– Это перевод с французского? – спросил он.

– Нет, – ответил Дрейк. – Автор – американец.

– Значит, это не бедняга Арто. А я было подумал… После поездки в Мексику он, как говорят англичане, сбрендил. Насколько мне известно, сейчас он занимается очень любопытными астрологическими картами, связанными с канцлером Гитлером.

Романист погрузился в молчание, а затем спросил:

– Какую строку вы считаете здесь самой интересной?

– «Мальчик никогда не плакал и не рвал тысячу ким» [6] , – процитировал Дрейк, поскольку его больше всего беспокоила эта строка.

6

Англ. A boy has never wept, nor dashed a thousand kim.

– О, образ такого ребенка трансперсонален, просто подавленный гомосексуализм, обычное дело, – нетерпеливо отозвался романист. – «Когда я зашел в сортир, парень вышел на меня». Я полагаю, что автор каким-то образом причинил этому ребенку вред. Здесь чувствуется нечто большее, чем обычная гомосексуальная вина.

«Господи, – подумал Дрейк, – Винс Колл. Он был достаточно молод, чтобы в глазах Шульца выглядеть мальчишкой. В том сортире в Ньюарке Голландец решил, что в него стреляет призрак Колла».