Золотопряды

Шолом- Алейхем

Так рассказывает Нафтоле. Рассказы Ривеле куда интереснее. В них речь идет о жадных покупательницах, которые торгуются до одури. А одной даме вздумалось даже обжулить ее на один тортик.

– Положим, я не из тех, что дают себя обсчитать! «Сколько, говорю, тортиков вы отложили, мадам?» – «Четыре», – отвечает она. «Ну, а пятый куда девался?…» Покраснела как рак и говорит: «Какой же это, с позволения сказать, тортик?» – «А что

же это? Будильник?» – «Я, говорит, думала, что это медовый пряник». – «А медовый пряник, говорю, это, по-вашему, – собака?…»

Так рассказывает Ривеле. Рассказы Нойаха, естественно, вращаются вокруг трещоток.

– В нынешнем году был особенно большой спрос на трещотки. Нарасхват брали трещотки. Всем только и подавай трещотки, трещотки, трещотки! У меня вчера к полудню не осталось уже ни одной трещотки. А покупатели так и прут, требуют трещоток. «Нет у меня трещоток», говорю я одному покупателю. «Знать ничего не желаю, – отвечает он сердито. – Хоть из-под земли достань, а дай мне две трещотки!» – «Где же, отвечаю, я вам возьму трещотки?» – «А куда, говорит, девались все твои трещотки?…»

– Перестанешь ты, наконец, трещать своими трещотками?… – прерывает Нойаха отец.

Опустив глаза, Нойах наклоняется низко-низко и сморкается под столом. Малышам только этого и надо! Пришел, наконец, и их черед поделиться впечатлениями дня, поведать о своих удачах. Им есть что порассказать, – хватит до самой пасхи. Но до пасхи еще целый месяц, а они смертельно устали, пора отдохнуть.

Малыши улеглись на своем обычном месте – за печью. Как снопы, повалились они на пол и мигом погрузились в сон – блаженный сон счастливых людей, которым выпал на долю радостный и полный удач трудовой день…

7

Золотопряды подсчитывают заработки

Давно уже перевалило за полночь. В глубокий сон погрузились обитатели местечка после веселой и обильной пуримской трапезы. Только два человека бодрствуют и даже не помышляют о сне. Это – наши золотопряды: долговязый Нафтоле и его супруга Ривеле Сластница. Тихо заперли они дверь, занавесили окна и принялись подсчитывать кассу. Надо привести в ясность, сколько денег принесли домой в этот счастливый день все большие и маленькие золотопряды. Супруги считают и пересчитывают и никак сосчитать не могут. То муж собьется с толку, то жена напутает. Они злятся, говорят друг другу колкости.

– Дважды два эта баба сосчитать не умеет! – упрекает

Нафтоле жену.

Жена отвечает:

– Что ж, сосчитай сам, ежели ты такой мастер считать.

– Сама считай, ты лучше умеешь!

– Нет, ты считай, ты умеешь лучше!

Не беспокойтесь, однако, за них: до крупной размолвки дело не дойдет. Сейчас не время ссориться. Надо пораскинуть умом и порешить, что в первую очередь приобрести на заработанные деньги. Обувь для мужа и жены, пиджачки для мальчиков, платьица для девочек – это прежде всего. Затем надо запастись мацой на пасху. А гусиный смалец? А бочонок свекольного квасу? А мешок картошки? И удивительное дело! Как ни считай, как ни давай волю своему аппетиту, как ни потакай своему чреву, сколько ни транжирь, как ни предавайся мотовству и излишествам, – все же расчет показывает, что хватит денег и на мацу, и на гусиный смалец, и на бочонок свекольного квасу, и на мешок картошки, и на обувь для мужа и жены, и на курточки мальчикам, и на платьица девочкам.

Щеки у супругов пылают, глаза блестят, в сердцах клокочет радость. Они чувствуют, что не так уж плох божий мир, как им казалось, и не так уж плохи люди, населяющие мир. Скверно только, что люди – большие завистники. Один день у нас удачный, один-единственный День за весь год, – и то им завидно!

– Сгореть бы нашему местечку! Вся Касриловка полным-полна завистников!

Эти слова принадлежат Нафтоле. Его жена Ривеле заступается за своих земляков:

– Зачем осуждать? Бедняки они все…

– Бедняки, говоришь? Хе-хе-хе! Бедняк бедняку рознь. Это же нищие, горемыки бездольные, голь беспросветная! Бедняк на бедняке сидит и бедняком погоняет.

– Не про нас будь сказано! – испуганно шепчет Ривеле: она до смерти боится дурного глаза.

А с улицы, неведомо с какой стороны, уже доносится знакомое ку-ка-ре-ку старого петуха, подобное пению престарелого кантора с надтреснутым, сиплым голосом. Начинает он как будто неплохо – на верхних нотах, с жаром и увлечением, – а кончает на самых низких тонах, перекатывающихся как отдаленное эхо.

– Ку-ка-ре! – кау-ууу!..

И чудится, будто он сам себя спрашивает:

– Старый дурак! Чего раскричался?…

Сизой дымкой подернута земля. Край неба розовеет. Занимается заря.

1909