Золотой человек

Йокаи Мор

Тимар снова отер пот со лба и надел шляпу.

«Конечно, ты не знаешь земных радостей, — продолжал нашептывать ему внутренний голос. — Твоя жизнь одинока, сурова, безотрадна. Но она, по крайней мере, спокойна. Вечером, опустив голову на подушку, ты думаешь: „Вот прошел еще один безрадостный день. Зато можно спать без тревог, я никому не причинил зла…“ Готов ли ты пожертвовать своим душевным спокойствием ради восторгов, которые лишают тебя безмятежного сна?»

Но дух противоречия тут же возражал:

«Откуда известно, что любовь — грех, а страдание —

добродетель? Кому удалось лицезреть того ангела, который, сидя одесную господа, записывает всех зачахших от страданий, и другого, что, сидя ошую, вносит в черную книгу имена любивших и не дерзнувших отказаться от счастья?..»

Размышляя таким образом, Тимар вдруг услышал два близких выстрела. Пули со свистом, похожим на слабое жужжанье шмеля или на отдаленный звон похоронного колокола, пронеслись над его головой, пронзив шляпу, которая свалилась с него и полетела в кусты.

Выстрелы раздались из ветхой хижины.

Потрясенный Михай невольно вздрогнул и на мгновенье замер на месте, — выстрелы как бы явились ответом на его тайные мысли. Но тут же неудержимый гнев овладел им. Он рывком сдернул с плеча ружье, взвел оба курка и в ярости бросился к хижине.

Перед ним стоял перепуганный, дрожащий Тодор Кристиан. Двухствольный пистолет еще дымился в его руке, — парень прикрывал им голову.

— Так это ты! — гаркнул на него Михай.

— Пощадите!.. — пролепетал Тодор, роняя оружие и протягивая к нему сложенные в мольбе руки. Он едва держался на ногах, побледнел как полотно, глаза его потускнели. Он был ни жив ни мертв.

Тимар уже пришел в себя. Испуг и гнев как рукой сняло, нервы успокоились. Он опустил ружье.

— Подойди ближе, — спокойно сказал он злодею.

— Боюсь, — с трудом выдавил из себя Тодор, прижимаясь к стене шалаша. — Вы убьете меня…

— Не бойся, не убью. — Михай разрядил ружье в воздух. — Видишь, я теперь безоружен. Можешь не опасаться за свою шкуру.

Напуганный Тодор переступил порог хижины.

— Эх ты, меня хотел убить! — бросил ему Михай. — Несчастный, мне тебя жаль!

Преступник не смел поднять глаза.

— Слушай, Тодор Кристиан! Ты еще молод, а уже решился стать убийцей! Пока это тебе не удалось. Так вернись на правильный путь. Не родился же ты преступником. Ты просто озлобился на все и на всех. Мне известна история твоей жизни, и я не виню тебя. У тебя такие замечательные способности, а ты обращаешь их во зло. Неужели тебе нравится быть бродягой, обманщиком, жить ложью и надувательством? Так ли уж приятен подобный образ жизни? Не может этого быть. Послушай меня, начни жить по-иному. Хочешь, я помогу тебе найти какое-нибудь пристанище, где ты сможешь использовать свои природные способности и стать честным человеком? У меня много связей, и я вполне могу это устроить. Ну так что же? По рукам?

Убийца упал на колени перед человеком, на которого только что покушался, схватил обеими руками протянутую ему руку и, рыдая, стал покрывать ее горячими поцелуями.

— О сударь! Вы первый из всех, кого я знаю, заговорили со мной по-человечески.

Я буду стоять перед вами на коленях. С малых лет, как бездомную собаку, люди гнали меня от порога к порогу. Каждый кусок хлеба мне приходилось либо красть, либо вымаливать, либо раздобывать хитростью. Никто никогда не протягивал мне руки, кроме того отщепенца, который, будучи еще большим подонком, чем я, толкнул меня на дурной путь. Я вел позорную, гнусную жизнь, полную лжи и коварства, вечно дрожал от страха перед каждым, кто мог узнать меня в лицо. И вдруг мне протягивают руку! И кто же! Вы, которого я вот уж несколько дней подстерегаю из-за угла, чтобы предательски убить! Вы хотите меня спасти от меня самого… Я готов стоять перед вами на коленях и выслушать любое ваше приказание.

— Да встаньте же наконец! Я вообще не выношу сентиментальности, а мужские слезы внушают мне подозрение.

— Вы правы! — воскликнул Тодор Кристиан. — Мои слезы никак не могут внушать доверия, — ведь я же слыву комедиантом! Да, я научился рыдать по заказу — за это мне, бывало, перепадал грош, другой… И вот теперь, когда слезы мои непритворны, мне не верят! Хорошо, я не буду…

— Вот-вот. Тем более, что я не собираюсь читать вам нравоучений. Давайте-ка поговорим по-деловому. Вы упоминали о своих связях с банкирским домом Скарамелли и о поездке в Бразилию…

— Увы, сударь, тут не было ни слова правды.

— Я так и думал. Значит, вы не поддерживаете деловых отношений со Скарамелли?

— Когда-то я был с ним связан, но все это давно пошло прахом.

— Вас прогнали? Или вы сами сбежали?

— Сам сбежал.

— С доверенными вам деньгами?

— Да. Их было три или четыре сотни форинтов.

— Скажем, пять. А у вас нет желания вернуть их? Я связан с этой конторой.

— Нет, мне бы не хотелось оставаться у них на службе.

— А что такое ваша поездка в Бразилию?

— Тоже сплошная выдумка. Оттуда к нам вообще не привозят корабельного леса.

— Тем более тех пород, о которых вы говорили. Они годятся разве что на изготовление медицинских инструментов и красителей.

Тодор ухмыльнулся.

— Что правда, то правда. Просто мне захотелось разжиться деньжатами, и я надумал продать одному дельцу лес с «Ничейного» острова. Но Тереза разгадала мою уловку.

— Стало быть, вы прибыли на остров не ради Ноэми?

— Что вы! Да у меня в каждой стране по жене!

— Гм… Так вот, я мог бы предложить вам недурную должность в Бразилии. Как вы смотрите на то, чтобы стать маклером одной из вновь создаваемых факторий? Там необходимо знание языков: мадьярского, немецкого, итальянского, английского и испанского.

— Я и говорю и пишу на всех этих языках.

— Это мне известно. Кроме того, вы владеете греческим, турецким, польским и русским. Гениальный вы человек! Итак, я устрою вас на эту должность. Там оценят ваши способности. Такому маклеру обычно платят три тысячи долларов в год. Сверх того, вы будете получать проценты с прибыли. И от вас будет зависеть увеличить эту прибыль.