Золотой дождь
Шрифт:
Я, конечно, не ждал, что будет упомянуто мое имя как возможного подозреваемого, однако чувствую облегчение.
И вот я сижу в своем кабинете, создаю видимость усердия и размышляю, каким же это образом я заработаю тысячу долларов на гонорарах в следующие тридцать дней, когда шумно вторгается Брюзер. Он кидает мне на стол листок. Я подхватываю на лету.
– Копия полицейского рапорта, – ворчит он, уже направляясь к двери.
– Обо мне? – спрашиваю я в ужасе.
– Да нет же, черт возьми! Это
– Разве мы представляем одну из…
– Еще нет! Но вот в этом и заключается твоя задача. Возьмись за дело, проверь, как все случилось. Подпиши договор на расследование. Займись досконально. Кажется, дело пахнет серьезными телесными повреждениями.
Я совершенно растерян, но он оставляет меня в этом состоянии, хлопая дверью, и я слышу, как он, ворча, идет дальше по коридору.
Полицейский рапорт содержит имена водителей, пассажиров, адреса, телефоны, сообщения, что с машинами и какие травмы получили люди, и показания свидетелей происшествия.
Здесь есть схема-план, представляющая, как, по мнению полицейского, все случилось, и другой набросок, демонстрирующий состояние, в котором он нашел машины после аварии. Оба водителя пострадали и отправлены в больницу, и тот, кто ехал на красный свет, был, очевидно, пьян.
Интересный документ, но что мне с ним делать? Авария произошла десять минут одиннадцатого вчера вечером, но Брюзер уже каким-то образом сумел первым наложить на справки свои цепкие руки сегодня утром. Я опять читаю рапорт и затем долго смотрю на него в задумчивости.
Стук в дверь извлекает меня из недоуменного, растерянного состояния.
– Войдите, – говорю я.
Дверь тихонько скрипит, и тощий низенький человечек просовывает голову в щель.
– Руди? – произносит он тихим, нервным голосом.
– Да, входите.
Он проскальзывает в едва приотворенную дверь и словно прокрадывается к стулу напротив.
– Я – Дек Шиффлет. – Он садится, не потрудившись поздороваться или улыбнуться. – Брюзер сказал, что у вас на руках дело, о котором вы хотели посоветоваться. – Он оглядывается через плечо, словно кто-то вошел следом и теперь подслушивает наш разговор.
– Приятно познакомиться, – говорю я.
Трудно сказать, сколько Деку лет, сорок, но, может быть, и пятьдесят. У него совсем мало волос, оставшиеся пряди он сильно помадит и расчесывает так, что они лежат поперек большой лысины. Клочки волос над ушами жидкие и почти седые.
У него большие очки в металлической оправе с толстыми и очень грязными стеклами. Трудно сказать, то ли у него большая голова, то ли туловище чересчур маленькое, но они явно друг другу не соответствуют. Лоб у него как бы разделяется на две круглые половины, соединенные в центре глубокой морщиной, которая затем резко
Бедняга Дек один из самых некрасивых мужчин, которых я когда-либо видел. Лицо хранит шрамы юношеских угрей.
Подбородка практически нет. При разговоре нос у него морщится, губа задирается, так что видны четыре больших верхних зуба, все одинаковой величины.
Воротник его белой с двумя нагрудными карманами грязноватой рубашки измят, а узел на простом красном вязаном галстуке величиной с мой кулак.
– Да, действительно, мне нужен совет. – Я стараюсь не встречаться взглядом с двумя огромными глазами, изучающими меня из-за толстых грязных стекол. – Это дело о страховке. Вы здесь адвокатом работаете?
Нос и губы одновременно морщит улыбка. Блестят зубы.
– Да, вроде того. Но на самом деле нет, понимаете, я не адвокат. Еще нет. Я учился в колледже, но не выдержал экзамена на звание адвоката.
Значит, родственная душа.
– О, вот как, – откликаюсь я. – А когда вы окончили юридический колледж?
– Пять лет назад. Понимаете, у меня все время сложности со сдачей экзаменов. Шесть попыток.
Мне об этом неприятно слышать.
– М-м, – бормочу я. Честное слово, не думал, что найдется человек, способный сдавать экзамен столько раз. – Сожалею, что вам так не везет.
– А когда вы сдаете? – спрашивает он, нервно озираясь.
Дек сидит на краешке стула, будто в любую минуту готов выскочить за дверь, если понадобится. Большим и указательным пальцами правой руки он щиплет кожу тыльной стороны на левой.
– В июле. Трудное положение, правда?
– Да, очень трудное, я бы сказал. Я уже год как больше не сдаю. И не знаю, решусь ли еще раз.
– А где вы учились? – спрашиваю я, потому что своим сообщением он заставляет меня тоже нервничать. Я уже не уверен, что вообще следует толковать с ним относительно блейковского дела. Что он сможет предложить? Сумеет ли в него врубиться как следует?
– В Калифорнии, – отвечает он, и его лицо подергивается от такого сильного тика, какого я никогда не видал. Глаза хлопают, брови дергаются, губы дрожат. – Вечернее отделение. В то время я был уже женат и работал по пятьдесят часов в неделю. Для занятий времени оставалось мало. Сдал трехлетний курс только за пять лет. Жена меня бросила. Уехала. – Слова его замирают, по мере того как фразы становятся короче, и приходится по нескольку секунд ждать продолжения.
– Ага. Ладно, а давно вы работаете на Брюзера?
– Почти три года. Он относится ко мне так же, как к другим служащим, не делая различий. Я нахожу ему дела, разрабатываю их, даю ключ. И все довольны. Он обычно просит меня отслеживать дела со страховками, когда они нам подворачиваются. Я работал восемнадцать лет на «Пасифик мьючел». Меня уже стало тошнить от них. Вот я и поступил тогда в юридический колледж. – Слова опять замирают.
Я смотрю и жду.
– А что бывает, когда вам надо выступать в суде?