Золотой характер
Шрифт:
— Сколько? — почему-то шепотом спросил Еремей Захарыч.
— Большие тыщи, — сказал Федька Кривой и насыпал себе третью жменю.
Поезд давно ушел, а Еремей. Захарыч все стоял задумавшись. Да, заманчивая штука, это тебе не на рупь два. Сразу можно взять… как он сказал-то?.. Большие тыщи!
Дома Еремей Захарыч рассказал о разговоре с Федькой Кривым жене. Акулина Ивановна всплеснула полными руками:
— Тю, скаженный! Уж не собрался ли ты ехать с помидорами в ту Сибирь?
— Об этом подумать
Ночью он спал беспокойно, ворочался, бормотал:
— Помадоры… Большие тыщи…
Мысль о том, чтобы съездить в Сибирь, свозить туда помидоры, крепко засела в голове Еремея Захарыча. Целыми днями он прикидывал, как это сподручнее сделать. Во-первых, выработать минимум трудодней, чтоб не придирались. Во-вторых, взять бумажку в сельсовете, что помидоры выращены на своей усадьбе. Понятно, помидоры надо везти недозрелые — в дороге дойдут. Ящики легкие для того подготовить. Ну, железнодорожников придется подмазать…
Акулина Ивановна знала о приготовлениях мужа, бурно ругалась с ним, а потом вдруг стихла. Накануне отъезда Еремея Захарыча она подошла к нему с большим рогожным мешком:
— Ну, собрался в бега? Давай, давай! Это даже к лучшему — будешь позориться не в станице, не на глазах, а на стороне. Смотри только в тюрьму не угоди. Жалко будет тебя, дурака… А вот это на, возьми, — и она протянула мешок.
— Для чего?
— Для больших тысяч!
Хлопнув дверью, Акулина Ивановна вышла. Ну и безмозглая баба! Никакого понятия! Да за такую поездку можно сколотить целый капиталец. И — на сберкнижку!..
Утром приехала машина, сговоренная в соседней станице. Быстро погрузили ящики. Еремей Захарыч залез в кабину, поглядел на крыльцо. Жена не вышла. Сердится, не одобряет. Ну и пес с ней! По-другому она запоет, когда он, Еремей Захарыч, вернется домой. Тогда и про рогожный мешок можно будет вспомнить!
…Долог и труден путь от Кубани до Сибири. Ну и натерпелся Еремей Захарыч в дороге! Сколько раз перегружали ящики, сколько раз «подмазывал»! А сколько раз заходилось сердце, когда мимо проходил милиционер. Ну, страхи…
Зато теперь все позади. Вот он, один из областных сибирских городов, в который Еремей Захарыч так стремился. Многоэтажные здания, тонущие в тополевой зелени, трубы заводов, трамваи, троллейбусы. И жара, такая жара, как будто это на Кубани. Асфальт на перроне был податлив, как желе.
На вокзале Еремей Захарыч подрядил грузовое такси. Шофер, разбитной малый в соломенной шляпе, понимающе стрельнул глазами на ящики:
— Яблоки, дядя, привез?
— Почти, — кратко ответил Еремей Захарыч.
Погрузились и покатили прямо на базар. Еремею Захарычу страшно хотелось заговорить с шофером о помидорах, о рыночных ценах, но он промолчал
Машина въехала на рынок, остановилась. Еремей Захарыч, потный, усталый, разминая затекшие ноги, вылез из кабины. И первое, что он увидел, — это помидорные горы. Красные, крупные помидоры грудами лежали на деревянных столах, вытянувшихся чуть ли не на целый квартал.
Пораженный Еремей Захарыч замер на месте: «Опоздал! Другие обскакали!» Потом он, с трудом переставляя ставшие непослушными ноги, подошел к крайнему столу и спросил у бородатого старика в белом фартуке:
— Откуда помидоры?
— Из колхоза «Красный огородник», — бодро отрапортовал старик в фартуке. — Знаменитая продукция, гражданин!
— Я не про то, не про колхоз. Привезли откуда? С Дона? С Кубани?
— Ах, вы вот про что, гражданин… Нет, свои, сибирские. Теперь уже не завозим с юга, хватит. Теперь у нас не только кедровые орехи да картошка. И овощ пошел, а как же! Скоро яблоки свои будут — свободно покупай. Вот так-то, гражданин… Помидоры будете брать?
— А почем они? — сипло спросил Еремей Захарыч.
Говорливый старик назвал цену за килограмм, ненамного выше той, что была на Кубани. Еремей Захарыч рассеянно глядел на белый фартук старика, а его мозг в это время лихорадочно подсчитывал килограммы и рубли. И получалось, что после продажи помидоров денег наберется как раз на обратный билет.
Еремей Захарыч смотрел на высившиеся в кузове машины ящики, вспоминал о рогожном мешке, который ему преподнесла перед отъездом Акулина Ивановна, и лицо у него скучнело с каждой секундой.
Г. Соколов
МАСТЕРА РАПОРТАЖА
В разгар уборки пшеницы председателя колхоза «Рассвет» Сергея Ивановича Непейпиво вызвали в райком партии. В кабинете секретаря райкома Прохора Семеновича Накачаева он увидел председателя райисполкома Кибалова.
— Садись, — кивнул секретарь лысеющей головой. Когда Непейпиво сел, секретарь сказал: — Разговор будет серьезный, товарищ председатель. Дело идет о чести района.
Непейпиво беспокойно заерзал на стуле. Начало разговора предвещало расходы. Не впервые после рассуждения о чести района ему приходилось по возвращении в колхоз уговаривать колхозников выделять из артельной кассы сумму то на благоустройство районного центра, то на строительство какого-нибудь объекта районного масштаба, то на проведение смотра чего-нибудь.
Накачаев взял в руку карандаш и, направляя его острие на грудь председателя, спросил:
— За сколько дней думаешь выполнить план госпоставок зерна?