Золотой истукан (др. изд.)
Шрифт:
– Ну так скажи, мудрый правитель: как назвал бы ты человека, который разрушает дамбу, чтобы набрать немного глины для починки своей хижины, стоящей внизу, под самой дамбой?
– Дураком бы назвал! Но таких дураков у нас нет…
– А если бы все-таки нашелся один?
– Я приказал бы слуге исхлестать негодяя плетью до самых костей и выкинуть труп в поток.
Киракос, исподволь, осторожно и хитроумно подводивший савура к этой черте, показал рукою на Романа и произнес торжествующе:
– Что ж, тогда прикажи ему, чтоб он до костей исхлестал тебя плетью и выбросил труп твой в Угру!
Алп-Ильтувара будто уже хлестнули плетью,
– Это… зачем же?
– Зачем?
– загремел проповедник.
– Разве армене, иберы, албаны - не та самая крепкая дамба, которая сдерживает напор «покорных богу» на Хазарию? Но ты, степной дикарь, вместо того, чтоб укрепить эту дамбу, в тупой слепоте, ради мизерной выгоды, разрушаешь ее внезапными коварными ударами. Худо ль было вам, хазарам, когда Елиазар, католикос албанский, привлек сердце вашего кагана к миру и неразрывной дружбе? Князь Вараз-Трдат исправно и честно платил кагану огромную дань. И что? Минуло всего несколько лет, и вы, безумные, нарушив договор, голодной волчьей стаей ринулись в Закавказье и учинили там неслыханный погром. И сейчас, что ни год, разоряете албанские селения. Разве не так?
– Так, - вздохнул Алп-Ильтувар с виноватым видом, сквозь который невольно проступало горделивое самодовольство лихого степняка.
– Уж такое наше хазарское дело - громить, разорять.
– Погодите же, не пройдет и двух-трех лет, - «покорные богу» хлынут сюда всесметающим потоком, и вы на себе испытаете участь, которой, что ни год, обрекаете многострадальных закавказских христиан. У халифа сейчас - самое мощное в мире войско. Не мешает тебе это учесть, храбрый князь.
– Э-э, - озабоченно крякнул Алп-Ильтувар.
– Все верно, что и говорить. Все ясно. И что прикажешь мне делать?
Старик - внушительно:
– Перейти со всем своим племенем в Христову веру, заключить с Вараз-Трдатом мир и помочь ему остановить «покорных богу».
– Э-э… - Алп-Ильтувар, раскрыв рот, стал перебирать правой рукою редкие волоски левого уса. И вдруг сказал сухо и строго, как в начале беседы: - А что я за это получу?
Проповедник - с готовностью:
– Будешь получать, как и прежде, ежегодно богатую дань. И еще - военную помощь ромейского императора.
– Так-та-а-ак, - протянул задумчиво хазарин.
– Не-плохо, неплохо. Ну, а если я… э-э… приму, скажем, учение «покорных богу»? Разве я не отвращу тем самым их нашествие?
Старик, потускнев, пожал плечами.
– Ты, конечно, можешь это сделать. Но тогда тебе придется платить халифу дань. А ее он умеет выколачивать. И подушную подать, и поземельную. И подворную, и поголовную. И любую другую, какую хочешь и не хочешь. Вон, иберы криком кричат от поборов нещадных.
– М-м… Но мы не привыкли дань платить - привыкли ее взимать.
– Привыкнете! Нужда заставит.
– Нужда, нужда… Слушай, вот что! И это, пожалуй, самое главное. В нашей стране, как и во всякой другой, есть богатые, есть и бедные. Бедных, конечно, больше. Они, как и везде, недовольны богатыми, а богатые, конечно, недовольны бедными. Что говорит ваша вера о богатых и бедных?
Роман сразу насторожился. Бек и старик заметили это, переглянулись. Проповедник, опустив глаза к багровому ковру, на коем сидел, произнес с расстановкой:
– И богатство, и бедность - от бога, Климент Александрийский говорит: «Богатство есть нечто прекрасное,
– Хватит! Все ясно, - остановил савур многоречивого книжника.
– Это все хорошо, Нам это подходит, я вижу. Но… не прогадаю ли я, перейдя в твою веру? Есть и другие мудрые учения,- к примеру, иудейское. Евреев много у нас. От вас, византийцев, спасаются здесь,
– Тьфу! Не поминай при мне христопродавцев. Если уж они предали даже бога, то тебя-то, простака, и подавно предадут.
– Что же мне делать?
– Я сказал. А ты подумай.
– Чего тут долго думать?
– Решившись, савур перестал запинаться, мямлить, тянуть.
– Я, конечно, степной дикарь. Но, наверно, не такой уж простак, чтоб разрушить дамбу и себя же утопить. Ты будто давние мысли мои подслушал. Честно сказать, мне самому надоела наша старая черная вера. В каждом роду - свой, и больше ничей, дух-предок, свой бог, - и никто не хочет признавать иных.
– Он развел руками.
– Ну, а Хан-Тэнгре, синее небо…
– Оно - над каждым, - подсказал ему проповедник, - и каждый склонен узреть в себе посредника меж богом и людьми. А меж Христом и людьми - один посредник: царь, ибо власть - от бога, и служа ей, люди служат господу богу. Сказано в Новом завете: «Всякая душа да повинуется властям предержащим».
– Вот-вот. Я согласен. Иди к Вараз-Трдату. Пусть пришлет ученых мужей крестить мой народ. Иди через Дербент, - в горах снег, не пройдешь.
– Пройду с божьей помощью. Госпожи, помилуй!
Бек приказал Роману:
– Ступай скажи, пусть начнут ратное учение. Я сейчас приду.
Роман чуть не задохнулся, выйдя из шатра,- столько дыму от очагов клубилось, витало, слоилось меж громадных стен. Восточной стены напротив, локтей за четыреста, почти не видать,- так, смутная тень в густом дыму, синем под нею, рыжем ближе, в середине города, от утреннего солнца.
Странный город. Второго такого, наверно, нет больше нигде на свете. Четырехугольный, с воротами в каждой стене. К каждой стене примыкает десять башен. Но дивно не это. Дивно то, что внутри, между стен, нет ни хором, ни храмов. Убогое жилье - палатки из войлока да лачуги из плетней, обмазанных глиной, с горбатыми крышами. По сути, не город, а стан военный, или большое торжище, обнесенное толстой, очень высокой стеной.
Чем хуже был Родень, пока его не сжег бек Хунгар?
Глинобитный столп, ишь ты.
И этот убогий город, как слышал Роман, считается чуть ли не самым богатым в полуденных краях.
– Богатство, богатство, - услышал он за собою недовольное бормотание. Обернулся, видит - старик вышел ему вослед.
– Несчастные люди, - продолжал проповедник с горечью, - чего ради они его домогаются? Разве не прав был Киприан, говоря, что богатство многих сбило с пути, сделало их рабами своих страстей? Оно сопряжено с тревогой и заботами. Богатому всюду мерещатся убийцы, он боится воров и грабителей, людской зависти, злых наветов. Воистину богатые достойны сожаления.