Золотой капкан
Шрифт:
– Понимаю ваши сомнения и опасения. Вы коммерсант, мистер Свенсон, и вас больше удовлетворят иные верительные грамоты, – слегка растянул губы в снисходительной улыбке Кукольников. – Сколько я должен заплатить за ваши услуги?
Нет, русский определенно начинал нравиться Свенсону – какая хватка! Но он не был бы Гризли Олаф, как его прозвали друзья за буйный и противоречивый нрав, а также за недюжинную силу, чтобы не покуражиться всласть над этим чересчур самонадеянным и ушлым русским, неизвестно за какие заслуги попавшим в милость к самому Колдуэллу. И американец, не моргнув глазом, заломил такую цену, что стоящий за спиной русского Маклерен поперхнулся от изумления.
– Согласен, –
– Чек на отделение Американского банка в Харбине вас устроит? – спросил он ровным голосом.
– Вполне… – ответил остолбеневший американец.
Наглый и самонадеянный Свенсон был смят, раздавлен такой напористой манерой ведения переговоров. «А не предложить ли русскому пай в компании? – думал Олаф. – Деньги у него есть, и, похоже, немалые. С обстановкой в России он знаком. Ценный кадр. Не зря Колдуэлл ему бумагу такую выправил, не зря… Я бы с этим ротмистром горы свернул. Силен мужик. Нужно подумать…»
Баркас подпрыгивал на волнах, словно застоявшийся скакун, и матросы с трудом удерживали его возле берега. Свенсон, отдавая последние указания Макларену, с любопытством поглядывал на Кукольникова, одетого в новую парку, расшитую бисером. Ротмистр прощался с каюром и миловидной чукчанкой, приехавшей вместе с ним. Каюр – это был Ульвургын – стоял чуть в стороне, хмурый и какой-то растерянный. Молодая чукчанка, его дочь Вуквуна, что-то тихо лепетала прямому, сдержанному Кукольникову, преданно заглядывая ему в глаза. Ротмистр отвечал односложно, явно нехотя, с нетерпением ожидая, когда Свенсон подаст знак к посадке в баркас.
Неожиданно он резко отстранил Вуквуну и подошел к Олафу.
– Мистер Свенсон! Лицо Кукольникова странно подергивалось, глаза блестели от с трудом сдерживаемого внутреннего волнения, как показалось американцу.
– Мне нужна банка спирта и плиток тридцать чая, – сказал ротмистр. – Я заплачу, сколько вы скажете.
– Конечно, конечно, мистер Кукольников, – расплылся в улыбке Свенсон.
– Понимаю, понимаю… Он заговорщицки подмигнул ротмистру.
– Чертовски хороша эта туземка… – Американец заржал. – С чем вас и поздравляю. Он обернулся к Макларену.
– Макларен, ты слышал? Принеси-ка сюда все, что просит мистер Кукольников. Кстати… Свенсон покопался в кармане меховой тужурки, вынул оттуда красивые бусы из разноцветного стекла и протянул их ротмистру.
– Возьмите. Туземки от этих безделушек без ума. Нет, нет, какие деньги!? Это мой подарок…
Шхуна, затарахтев мотором, медленно развернулась, вышла из залива и взяла курс в открытое море. Кукольников, вцепившись побелевшими от напряжения руками в фальшборт, пожирал глазами удаляющийся берег. Свенсон, намеревавшийся было пригласить ротмистра в свою каюту, так и застыл с открытым ртом, – столько тоски и обреченности выражало перекошенное, до синевы бледное из-за ранних сумерек лицо его пассажира…
Едва фактория скрылась из виду, Ульвургын резко остановил нарты. Он молча достал банку со спиртом и плитки чая, всученные ему Кукольниковым, и зашвырнул все это богатство в сугроб без малейшего сожаления и даже без злости, как могло показаться со стороны. Туда же последовали и бусы, которые каюр сорвал с шеи рыдающей Вуквуны.
– Хак! Хак! – закричал Ульвургын, на ходу запрыгивая в нарты. – Ра-а! Хак!
Вскоре разгулявшаяся поземка замела следы от полозьев, перечеркнув их острыми лезвиями сугробов. Уже невидимое в сумерках море вздыхало шумно и мерно.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 1
Октябрь 1930
В такой вот день, где-то около трех часов пополудни, старый дребезжащий трамвай, несмотря на свой почтенный возраст, лихо подкатил к конечной остановке, расположенной на самой что ни на есть окраине Ленинграда и, коротко звякнув, остановился. Единственный пассажир, любезно распрощавшись с кондуктором, молодящейся девицей лет тридцати пяти в фуфайке ручной вязки, по-кошачьи мягко спрыгнул со ступенек трамвая на щербатую брусчатку и зашагал по узкой улочке вдоль уже тронутых холодным дыханием осени палисадников. В руках он нес объемистый портфель, который никак нельзя было назвать легким.
Кондукторша долго провожала его взглядом, чему-то улыбаясь, затем вздохнула с явным сожалением и, достав бутерброд с сыром, принялась задумчиво жевать, углубившись в свои мысли.
Тем временем пассажир петлял по переулкам окраины, часто посматривая на измятый бумажный листок – похоже, что-то разыскивал. Лицо его, обветренное, загорелое, с белой полоской шрама на подбородке, было взволнованно-настороженным. Серые с голубизной глаза, быстрые и молодые, несмотря на возраст хозяина (ему явно перевалило за сорок), сосредоточенно всматривались в номера на заборах, вырисованные белой краской. Крепко сбитая, коренастая фигура, затянутая в новый суконный френч полувоенного образца, выражала ту зрелую мужскую силу и уверенность, которая отличает людей бывалых, много повидавших и попутешествовавших на своем веку, от засидевшихся в мягких удобных креслах ответственных и полуответственных обывателей мужского пола. Немного кривоватые ноги в хромовых сапогах ступали легко, мягко и без особых усилий несли литое, упругое тело. Казалось, что мужчина идет, пританцовывая. Нужный объект мужчина отыскал не скоро. А когда он, наконец, отворил калитку и ступил на вымощенную кирпичом дорожку, которая вела к небольшому дому с мезонином, от его живости не осталось и следа. Было заметно, что мужчина очень волнуется.
Он поднялся по ступенькам к входной двери, осторожно поставил портфель на чисто отмытые доски крыльца, некоторое время в нерешительности топтался на месте, а затем робко, словно чего-то опасаясь, постучал…
Алеша Малахов, высокий и по-юношески гибкий парень, сидит на кухне и с упоением читает Майн Рида. Впрочем, в его возрасте – весной ему исполнилось шестнадцать – это было неудивительно. Кого в юные годы не манили дальние страны, кто не мечтал о захватывающих приключениях или с открытым ртом не слушал рассказы о спрятанных сокровищах, кому не хотелось быть сильным и бесстрашным первопроходцем, защищать угнетенных и порабощенных, или, на худой конец, хотя бы часок постоять на капитанском мостике пиратского брига? Но загляни кто-нибудь, не знакомый с Алешей, через плечо юноши, то, скорее всего, этот человек здорово удивился бы – книга в добротном темно– зеленом переплете была на английском. И, судя по беглости чтения, этот язык Алеша знал в совершенстве.