Золотой Лингам
Шрифт:
В глазах зарябило от оживляемого косыми солнечными лучами красочного многоцветия: желто-лиловые столбики ивана-да-марьи, сверкающие сусальным золотом чашечки куриной слепоты, небесная синь незабудок и колокольчиков, малиновые головки лугового клевера, снежно-белые лепестки ромашки сливались в подобие восточного ковра и источали легкий изысканный аромат; кое-где попадались буйно разросшиеся кусты конского щавеля, подобно факелам горящие сочным алым огнем; несмотря на вечерний час, вокруг слышалось гулкое жужжание шмелей, из-под ног дождем прыскали кузнечики.
Наконец, миновав неглубокий, но вечно сырой и
Пруд представлял собой собственно не столько пруд, сколько достаточно большое и на вид довольно глубокое, но сильно заболоченное озерцо. В рукотворном его происхождении, учитывая неправильную форму и изрезанные берега, Алексей сомневался. Оно обильно зеленело плотным слоем ряски, кое-где расцвеченной желтыми соцветиями кубышки, и по берегам густо заросло осокой и рогозом. В самом центре маслянисто чернел круг свободной от растительности воды (диаметром, эдак, метров пятнадцать – двадцать), на противоположном берегу виднелись остатки неизвестно зачем, кем и когда сооруженного здесь мостка, от которого через кусты ивняка и осоку в самую чащу высящихся дальше огромных разлапистых елей бежала едва заметная узкая тропка. Над водой кружили казавшиеся неестественно большими стрекозы, а когда он с бабкой Людой приблизился к берегу, то вечернюю тишину огласили мощные всплески огромных зеленых квакш, шумно прыгающих на нехотя расползающийся под их тяжестью толстый ковер ряски и водорослей.
Ровно половина пруда была еще освещена косыми лучами заходящего солнца, а над второй половиной уже начали сгущаться сумерки, скрадывая очертания склонившихся над водой корявых ветл и осин.
Характерного для болот затхлого аромата не чувствовалось. Дело в том, что вода в пруду постоянно обновлялась: Алексей знал, что по правому берегу било несколько ключей и родников, а излишек влаги по неглубокому оврагу уходил в реку.
Осторожно раздвигая коварные, как безопасная бритва, листья осоки, он прошел по пружинившим под ногами кочкам сфагнума и остановился шагов за пять до воды. Дальше идти было нельзя – не позволяла сильно заболоченная почва, того и гляди полные сапоги зачерпнешь. Подоспевшая следом баба Люда слегка потыкала палкой в мох, и на поверхности тут же со звучным всхлюпом образовалась лужа. Старушка удовлетворенно хмыкнула и, взглянув на Рузанова, предложила:
– Ты, Лексей, вот что, пошуруй-ка вон в тех кустах, там у меня досточки припрятаны…
«Пошуровав» в указанных ею кустах, он действительно обнаружил пять широких и достаточно длинных, хотя и несколько подгнивших уже досок. Подтащив их к берегу, одну из них он положил под ноги, вторую бросил почти к самой воде, а поперек них расположил три оставшиеся так, чтобы соорудить некоторое подобие мостка. С опаской вступив на него, Алексей убедился, что хотя доски и погрузились слегка в воду, но вес его вполне выдерживают.
– Ну, что теперь, баба Люда? –
Людмила Тихоновна решительно ступила на доски и, слегка отодвинув его в сторонку, подошла почти к самой воде. Там она остановилась и принялась из-под ладони внимательно и неторопливо осматривать пруд.
Воздух вокруг буквально звенел от мириадов комаров, которым противно подпевали надсадно квакающие земноводные. Гнусные кровососы пикировали на Алексея целыми эскадрильями, пытались впиться даже в глаза и залезть в уши. Ему было ясно, что бабка просто решила поиздеваться над городским жителем, и в то же время интересно, как она собирается выкручиваться и объяснять отсутствие пресловутого Анчипки, но тут старуха обернулась и заявила:
– Самое время. Доставай пеструху.
Развязав мешок и вытащив за связанные лапы вновь отчаянно заквохтавшую и забившую крыльями курицу, он было протянул ее бабе Люде, но та только отрицательно помотала головой и, вернувшись с досок на относительно твердую почву, велела ему бросить бедную клушу в воду как можно дальше от берега. Хотя Рузанов, признаться, и предполагал, что приготовленное для него театральное действо должно завершиться чем-то подобным, все одно ему стало жалко несчастную птицу.
– Как же мы ее потом вытащим? Может, хоть лапы ей развязать, баба Люда? Утонет ведь!
– Бросай, тебе говорю, – отвечала старуха, – не утопнет. А лапы ей развязывать не моги, не то она вмиг обратно к берегу возвернется. Да не смотри на меня так жалостно! Что тебе в суп, что Анчипке на зуб – уж такая ихняя куриная доля.
Чертыхаясь про себя и уже проклиная всю эту дурацкую затею, он прошел по хлюпающим доскам к воде и, перехватив приготовленную к закланию курицу так, чтобы держать ее двумя руками за прижатые к бокам крылья, размахнулся что было силы и швырнул бедняжку в пруд, едва сам не полетев следом. Восстановив равновесие, Рузанов увидел, как их жертвенное животное упало всего шагах в пятнадцати от берега и тут же принялось заполошно бить крыльями, поднимая в воздух зеленые брызги ряски.
– Вот теперь смотри, – сказала баба Люда, – должон приплыть, у него в это время самый жор и есть.
Чувствуя себя полным идиотом, Алексей уставился на барахтавшуюся в воде птицу. Минуты шли, однако ничего не происходило, а курица, взмахи намокших крыльев которой казались на первый взгляд беспорядочными, стала, тем не менее, медленно приближаться к берегу.
– Не клюет ваш черт на живца, – злорадно сообщил Рузанов старухе, примериваясь, как бы ловчее подхватить истошно кудахтавшую пеструху.
Вот уже до спасительной суши осталось не больше пяти метров, затем трех… и тут внимание Алексея привлек странный шорох зарослей рогоза справа.
При полном безветрии толстые стебли растений заколыхались, раздвинулись, и нечто невидимое, но, судя по расходящимся по поверхности воды следам, весьма внушительных размеров, разметывая в стороны ряску и тугие плети кубышки, выплыло и замерло под зеленым покровом на открытом участке недалеко от берега.
Через несколько секунд послышался несильный плеск и гладь пруда вновь пошла легкой рябью. Создавалось впечатление, что кто-то под водой не спеша толкал перед собой здоровенное бревно и оно неумолимо приближалось к трепыхающейся жертве.