Золотой Лингам

Юдин Александр

Второй день был в основном посвящен дегустации всяческих морских деликатесов, под местное пиво, разумеется, а вечер – подготовке к предстоящему десантированию в таинственные и жутковатые глубины уссурийской тайги.

Ну а с утра пораньше, погрузившись в вертолет, они уже любовались панорамой Приморского края с высоты птичьего полета. Их путь лежал на северо-восток, вдоль гор Сихотэ-Алиня, в Пожарский район. Выделенный прокурором города проводник – общительный смуглолицый абориген, назвавшийся Борисом и представившийся замысловатым

титулом заместителя председателя организации малочисленных народов Приморского края, – через полчаса лёта был уже с ними на «ты».

– Слышь, Борь, – спросил его Вадим, – а ты кто будешь? В смысле, по национальности? Удэгеец или нанаец?

– Нет, – заулыбался тот, – мы орочи.

– Орочи? – переспросил Хватко. – Надо же… Значит, ты, гм… орч… ороч?

Было очевидно, что он до сей поры и слыхом не слыхивал о существовании подобной народности.

– Ороч, значица, – с гордостью и с долей обиды в голосе подтвердил проводник. – Между прочим, орочи – прямые потомки чжурчжэней.

– Джучр… журчж… кого? – совсем растерялся следователь.

– Было когда-то такое тунгусское племя, – поспешил на помощь другу Горислав. – В двенадцатом веке на территории современного Приморья чжурчжэни создали Империю Цзинь – Золотую Империю.

– Первый раз слышу, – округлил глаза Вадим Вадимович. – Хотя по истории у меня всегда была твердая пятерка. Даже в университете.

– Ну, по историческим меркам государство чжурчжэней оказалось не очень долговечным, – утешил его Костромиров. – Может, поэтому и не слышал. Золотая империя просуществовала чуть более века, а в 1234 году ее разгромил сын Чингисхана – Угедей. Так вот, орочи, а также другие тунгусо-маньчжурские племена, вроде эвенков, нанайцев, ульчей, удэгейцев, считают себя потомками этих самых знаменитых чжурчжэней.

– Вот, – удовлетворенно кивнул Хватко, – профессор объяснил и моментально все стало понятно. А на душе – легко и радостно. – И с некоторой язвительностью добавил: – Кстати, ты сегодня необычно краток, я уже было настроился, как всегда, на часовую лекцию… Борь, а ты говоришь на орочьем-то языке?

– На орочском, – поправил его Борис и печально покачал головой. – Плохо. В детстве говорил, а теперь, значица, забыл… Так, несколько слов только помню, и все…

– Ну хорошо… А как, к примеру, тебя по-орочьи… тьфу, ты! по… о-роч-ски зовут? Ну не Борисом же, в самом деле?

– Не знаю, – пожал плечами проводник. – Когда советская власть пришла, всем паспорта выдала и на русский лад переименовала… А детям орочских имен уже не давали – меня сразу назвали Борисом … Но я, значица, не жалею.

– Почему? – удивился Костромиров.

– Да так… Знаешь, как звали моего отца?

– Откуда ж мне знать?

– Хуюн, значица.

– Хе-хе-хе! – Хватко так и закис со смеху. – Хе-хе-хе… извини, конечно, но, выходит, ты у нас, хе-хе, Борис, хе-хе-хе… Хуюнович?

– Никакой не Хуюнович, а Вадимович, – с достоинством возразил проводник. –

Я же тебе говорю, что всем русские имена дали; отец Вадимом Юрьевичем стал.

– Во как… – поперхнувшись смехом, пробормотал следователь. – А чего вдруг Вадимом-то?

– Созвучно, значица, – вновь пожал плечами Борис Вадимович.

Тут уж, не сдержавшись, расхохотался Костромиров.

Так, за разговорами, они отмахали полтысячи километров, и все это время под ними расстилался необъятный ковер таежного леса, изрисованный речными узорами, напоминающими синие вены на теле зеленого исполина; лишь кое-где картину разнообразили поросшие стлаником субальпийские луга, голые макушки особенно высоких гор, проплешины старых пожарищ, да редкие людские поселения. Впрочем, «зеленое море тайги» тоже не было однородным, то и дело меняя цвет со светло-изумрудного на зеленый, а то и на совсем темный – по мере того как широколиственные леса юга сменялись кедровниками, а те – темнохвойными елово-пихтовыми лесами севера.

– Борис, – продолжил пытать проводника Хватко, – Владимир Иваныч мне говорил, ты родом из тех самых мест, куда мы сейчас направляемся, верно?

– Не, – покачал тот головой, – спутал он, значица. Мы с побережья, с Ольгинского района.

– Да? Откуда же тогда знаешь те места?

– У меня в Сторожевом сеструха живет, троюродная. За русского, за охотника замуж вышла и перебралась, значица, к нему, в Сторожевое. Вот я и согласился к вам, заместо проводника. Ага, думаю, с оказией-то и навещу сеструху; погощу там у них, порыбачу, значица. Это обязательно! Таймень там – у-ух! – во какой! А через неделю-две Владимир Иванович обещал снова прислать за вами вертолет. Вот и вернусь… Но, правда твоя, раньше, в старые-то времена, мы, орочи, обитали в Сторожевом постоянно. Когда-то на месте этого зимовья семь орочских дворов было, фанз, по-нашему. В них кара-камы жили; с женами, с детишками… много народу!

– Кара-камы – это ведь шаманы, не так ли? – уточнил Костромиров с ноткой удивления в голосе.

– Твоя правда. Между прочим, Тонька – сеструху так зовут – тоже из семьи потомственных кара-камов. У ней и дед шаман был, и дед деда… Только она в их роду – последняя.

– Понятно, – сочувственно покивал Вадим. – Ну а сегодня какое в Сторожевом народонаселение?

– Так я ж говорю: Тонька с Егорычем. Это муж ее – Антон Егорыч. Добрый, значица, охотник.

– Это я понял. А помимо них кто?

– Кто помимо? – переспросил Борис и пожал плечами. – Детей у них нет, значица – никто.

– Как?! – одновременно воскликнули Вадим с Гориславом.

– А чего? – вновь пожал плечами проводник. – Теперь во многих наших поселках так-то. Где один житель остался, где двое, много – трое…

– Неужели, – поразился следователь, – им нестрашно? В тайге, вдвоем?

– Привыкли, значица… А еще, там недавно отшельник поселился, да при нем две женщины; второе лето живут…