Золотой огонь Югры(Повесть)
Шрифт:
— Пошевеливайся, выродок! — Арчев ткнул в спину кулаком.
От боли, прострелившей тело, Еремей выгнулся, но стон сдержал.
Так, с откинутой головой, с выпяченной грудью, и вошел он в какую-то непонятную каменную, без окон, избу.
— Ишь ты, петух голландский, как гордо вышагивает! — фыркнул Козырь. — Полюбуйся, мичман, — повернулся к капитану, который, прижав ладони к щекам, метался из угла в угол, — наш остячок-индючок хоть сто раз готов под землей прогуляться. А ты?
— Отстань от меня! — капитан замахал руками. — Гуляй сам, если нравится!
— Ну
Арчев поднял фонарь, огляделся.
— Прямо средневековье какое-то. Или эпоха раннего христианства… Дальше-то нам куда?
— Сюда, — Тиунов, который стоял около железной двери, постучал по ней, потом ткнул пальцем вверх. — И наружу. Последний переход, хотя и длинный. Поняли, последний!
— Так идемте, чего стоим? — взвыл капитан. — Чего мы ждем, объясните ради бога!
— Не спешите, Виталий Викентьевич! — прикрикнул Арчев. Повернулся к Еремею. — Я должен завязать тебе глаза. Думаю, понимаешь, что так надо… У вас ведь тоже, наверно, чужакам глаза завязывают, когда на имынг тахи ведут? Чтоб дорогу не запомнили. Так что не обижайся.
Еремей с подозрением оглядел врагов — нет, кажется, не хитрят: пароходный начальник боится, хочет поскорей выбраться отсюда; черная женщина глаза опустила— с богом своим разговаривает, да и вообще женщина не в счет; военный по имени Гриша Апостол один, видать, дорогу знает, поэтому будет впереди; усатый, которого звать Козырь, сказал, что назад ни за что не вернется — страшно! — значит, к Люсе и Антошке не пойдет; Арч? Надо вцепиться в Арча и не отпускать… А глаза завязывают — что ж, понятно, нельзя, чтоб я вход под землю знал.
— Завязывай! — разрешил Еремей. — Только возьми меня за руку. Веди.
— Само собой… — Арчев достал из кармана платок, проворно сложил его в полоску, наложил на глаза Еремей. Кивнул Козырю.
Тот схватил фонарь, бесшумно бросился назад в подземелье. Арчев, крепко стиснув ладонь Еремей, повел его к железной двери. Тиунов медленно раскрыл ее — петли заскрипели — и, топая, пошел вдоль стены склепа. Арчев, тоже старательно топая, повел Еремея вслед за ним.
А Козырь, сгорбившись, спотыкаясь, бежал по лазу. Вынырнув из дыры на развилке перед флигелем, немного распрямился, с ходу ткнулся плечом в дверь — обратную сторону зеркала. Ввалился в спальню, поставил фонарь на тумбу. Проскочил гостиную. И остолбенел на пороге в кухню, ошалело глядя на опрокинутые стулья, обрывки веревок, на открытую дверь в сени: смылись, сорвались девка с хмыренком!.. Может, только что, может, недалеко ушли, может, во дворе еще?
Козырь выдернул из-под пиджачишки «смит-вессон», выбежал в сени. И отскочил назад, словно его шибануло в грудь, — сквозь распахнутую настежь наружную дверь увидел, как влетел во двор автомобиль, как выскочил из кабины Фролов, как посыпались из кузова вооруженные— и главное: некоторые с фонарями! — чекисты, и четверо уже бежали к флигелю. Козырь шмыгнул в кухню, промчался через гостиную, спальню, цапнул на ходу фонарь, влетел в подземелье и захлопнул за
Развернулся, чтобы нырнуть в лаз, ведущий к склепу, и вдруг увидел, как темень в дальнем конце хода в «Мадрид» словно лопнула — появилась серая продольная полоска, моментально превратившаяся в четкое белое пятно, из которого хлынул под землю свет, который тут же перекрылся чем-то черным и опять прорвался, прорисовав ноги, а затем и всю фигуру спускавшегося.
Козырь от неожиданности и испуга чуть не закричал— и закричал бы, если б дыхание не перехватило. Прыгнул в лаз к склепу, споткнулся, выронил фонарь. И показалось, что ослеп — фонарь погас.
Как бежал в темноте, ушибаясь плечами, головой о низкие своды, как падал, вскакивал, и снова падал, в памяти не зацепилось — все подавлял нарастающий, подгоняющий страх. Перепачканный землей, взъерошенный, с выпученными глазами, с отклеившимся усом влетел Козырь в склеп. Выпалил осевшим голосом:
— Хана, крышка!.. Спеклись!
Еремей, который послушно и осторожно шел за Арчевым, ощупывая левой рукой каменную кладку, дернулся назад от этих воплей. Сорвал с глаз повязку, крутнул по-совиному головой влево, вправо и, забыв о боли в спине, прыгнул на Арчева.
— Обманул, да?! Врал! — Вцепился в него, заскрежетал зубами.
— Отстань! — Арчев не глядя толкнул так сильно, что мальчик отлетел к облапившему его Тиунову. — Что за паника?! — рявкнул Козырю.
— Чека на хвосте! — выдохнул тот. — Деваха с остячонком удрали, в «Мадриде» архангелов, что тараканов. Сюда лезут!
Еремей негромко засмеялся, перестал биться в руках Тиунова. Тихий радостный смех этот словно обрубил выкрики Козыря. Еремей засмеялся громче — откровенно весело, издевательски.
— Скверно… — Тиунов отшвырнул его, схватился за плиту саркофага и, поднатужившись, потянул ее в сторону. — Надо… немедленно… уходить.
— Без истерик, пожалуйста, без истерик, — забормотал Арчев, вынимая из кобуры наган Люси. — В этом кротовнике мы перестреляем чекистов, как куропаток.
— Глупо, Евгений Дмитриевич, — громко сказала Ирина-Аглая. Она, убрав под пелерину руки, встала рядом с Тиуновым. Взгляд не прятала, смотрела настороженно. — Убьете первого, а последний выскочит к своим, покажет направление хода…
— И нас сцапают, как только полезем отсюда, — закончил Тиунов. Он, сдвинув плиту, достал из саркофага саквояж, передал женщине. — Бежать надо, а не играть в войну, — и запыхтел, вытягивая большой, угловато топорщащийся мешок.
— Чего это? Харчи? — Козырь пнул мешок, который Тиунов, расслабив пальцы, поставил рядом с собой.
Мешок упал — выскользнули иконы, блеснули золотом, серебром окладов, сверкнули разноцветьем камешков.
Капитан, с затравленными глазами обреченно оцепеневший у железной двери, ахнул. Упал на колени, схватил одну икону, другую.