Золотой Рассвет

Чернышева Наталья Сергеевна

Фредди промолчал. Он не вполне был согласен со словами друга, но и весомых аргументов для спора подобрать не мог, во всяком случае, вот так сразу. Инфосфера и впрямь главенствовала над всеми народами Солнечной Системы. А про высших телепатов ходили упорные слухи, будто они и вовсе давно уже не люди…

Дверь распахнулась, пропуская невысокую женщину в снежно-белом костюме врача. Она не была красавицей. Никто стал бы оборачиваться ей вслед. Полноватая, средних лет женщина с ранней сединой в густых каштановых кудрях. Но Фредди при ее появлении стремительно соскочил

с подоконника, вытягиваясь в струнку. На лице его, преобразившемся до неузнаваемости, расцвела широкая, от уха до уха, радостная улыбка.

— Доброе утро, — приятным низким голосом пожелала вошедшая обитателям палаты.

Джофф пробурчал что-то маловразумительное. Фредди промолчал. Его взгляд, полный любви и немого обожания, говорил сам за себя.

Свет-снег-белая роза… Знакомый сенсорный импульс томительной болью заставил сжаться сердце. Все краски мира сошлись в одном, неповторимом, образе. Все песни Вселенной слились сейчас в одной мелодии, светлой, ликующей, радостной…

…Само ее имя, отпечатанное красивым шрифтом на нагрудной карточке — доктор Дженнифер Шиез ди Сола — звучало как песня, невыразимо прекрасная, сиявшая собственным солнечным светом…

Она протянула руки и Фредди блаженно зажмурился, купаясь в струящемся с ее ладоней живительном тепле. И не с чем было сравнить это удивительное ощущение покоя и светлой тихой радости. Все слова и образы меркли перед ласковым прикосновением теплых нежных пальцев. Исчезли все мысли, все желания, кроме одного: пусть, пусть этот сладостный миг продолжается вечно! Но тепло уже уходило, остывало, растворялось в окружающей холодной тишине, превращаясь в окутанную болью немилосердной разлуки память.

Сияющая янтарной радугой фигурка русалки покорно легла в подставленную ладонь. Подарок для друга…

Укоризна, сердитое беспокойство… Мальчику запрещено было пользоваться своей паранормой, и он об этом знал, но никакие запреты его не останавливали. Жестокие приступы алой лихорадки, следовавшие за каждым нарушением, ничему не учили его. И до каких же пор это будет продолжаться?

Упрямое молчание. Он сделал то, что сделал не из мальчишеского стремления нарушать все мыслимые и немыслимые запреты. Подарок для друга, и благодарность, и любовь, и боль, и сладкая горечь запретного счастья…

Усталая грусть… По возрасту мальчишка был ненамного старше младшего сына. И чувства его, глубокие, серьезные, нешуточные чувства к пожилой женщине, были сродни неодолимому психокоду, неведомо кем вложенному в детское сознание ради забавы.

Упрямое молчание. Он не видел морщин на ее прекрасном лице, не замечал и седины и знал, что сыновей у нее не было. Отраженным эхом его собственных эмоций пришла боль. Мысль о сыновьях, которых она так и не родила, причинила ей боль. Он зажмурился, испытывая жгучее чувство вины. Зачем, ну зачем же ему понадобилось заострять внимание на вырвавшейся между делом неправде?! Он всегда чувствовал ложь, даже самую небольшую и невинную, но оправдываться тем, что это никак от него не зависело, не хотел и не мог.

Фредди

не открывал глаз, опасаясь заплакать. Он не понимал, откуда взялась под веками свинцовая тяжесть непрошеных слез, но знал одно: она не должна их видеть и чувствовать.

Золотое теплое сияние отодвинулось еще дальше — целительница подошла к кровати Джоффа. Фредди слегка приоткрыл глаза, наблюдая за нею. Выражение ее лица испугало мальчика. Отчаяние, досада и снова боль… а через секунду — обычное невозмутимое спокойствие. Она встала, тихо попрощалась и покинула комнату.

Фредди долго глядел на закрывшуюся за нею дверь.

— Видал? — мрачно поинтересовался Джофф, нарушая тишину, и мальчик сильно вздрогнул при звуке его голоса. — Она на мне крест поставила. Скоро сдохну, — он длинно и мерзко выругался, настроение у него, и без того кислое, протухло совсем.

— Не говори так, Джофф! — с жаром воскликнул Фредди. — Ты не умрешь!

— От этой заразы нет спасения, малыш. Стопроцентный летальный исход, — Джофф резко, рывком сел, потом поднялся на ноги. Его трясло мелкой лихорадочной дрожью.

— Джофф, что ты делаешь! Тебе нельзя вставать! — испуганно вскрикнул Фредди.

— А, да к черту все! — отмахнулся он. — Какая разница, теперь-то? У-у, сволочи! — с дикой ненавистью добавил Джофф, выглядывая в окно.

Фредди проследил за его взглядом. Во внутреннем дворике, как раз под окном их палаты, стояли Чужие. Их было двое — очень высокие женщины, одна, постарше, в темно-багровом облегающем комбинезоне и при оружии, другая, совсем еще девчонка, в белом коротком платьице. У старшей в прическу вплетены были длинные багрово-черные ленты, а на виске сияла всеми цветами радуги голографическая татуировка — очень сложный, лишенный на первый взгляд всякого смысла спиралевидный рисунок. Самым смешным были в их облике уши, по-кошачьи торчавшие на макушке. Они и шевелились-то почти как у котов. Фредди негромко рассмеялся. Уши Чужих развеселили его.

Из дверей вышла доктор ди Сола, кивнула Чужим как старым приятелям, затеяла с ними разговор на их языке. Фредди вслушивался в распевную незнакомую речь, пытаясь уловить если не смысл, так хотя бы эм-фон говорящих. С тем же успехом он мог бы слушать стену или камень.

Внезапно в воздухе запахло паленым, в буквальном смысле этого слова. Фредди встревоженно обернулся и, надо сказать, очень вовремя. Джофф держал у лица сомкнутые кулаки, с которых рвалось на свободу неукротимое пламя.

— Ненавижу ублюдков! — выдохнул он, разжимая пальцы.

С устрашающим гулом огонь рванулся к окну. Фредди вскинул руки, и плазма, наткнувшись на невидимое препятствие, стекла по нему на пол безобидными, быстро тающими искрами.

— Джофф, да ты с ума сошел! — воскликнул мальчик. — Успокойся!

— Это из-за них мы подыхаем! Именно они и завезли сюда эту чертову заразу, от которой мы в скором времени все передохнем! Ненавижу гадов!