Золотой саркофаг
Шрифт:
– Неужели в этом виноваты христиане? – удивился врач. – Разве они убили твоего сына?
– Конечно, виноваты они, – ответила женщина. – Если бы их вовсе не было, никто не стал бы убивать моего мальчика!
Врач задумался. А что, если на этом бедняге проверить способ, настойчиво рекомендуемый епископом? Правда, юноша этот не христианин, но тем большее уважение заслужит христианский бог, если проявит к нему великодушие. Если же опыт не удастся, осрамится Христос, а репутация врача останется незапятнанной, поскольку никто в толпе его не знает.
Пантелеймон подошел
– Именем Иисуса Христа, встань!
Юноша вздрогнул, в испуге широко открыл глаза и поднялся на ноги так быстро; что под ним развалилось ложе. Уверенный, что христианский бог наставил его на путь истины, Пантелеймон тотчас явился к епископу и надел белый хитон оглашенных. Приняв христианство, он облекся в грубую власяницу в знак покаяния за безбожное прошлое. От должности архиятра он отказался, чтобы все свое время посвятить лечению нищих и бедняков; им он постепенно роздал и свое состояние.
Пантелеймон уже давно перестал лечить больных из высшего общества, и потому был крайне удивлен, когда его позвали к императрице.
– А ты не ошибаешься? – спросил он явившуюся к нему прислужницу. – За мной ли тебя прислали?
– Моя госпожа нобилиссима приказала позвать первого попавшегося врача. Одна старуха, у которой я спросила на рынке, назвала мне тебя. Она сказала, что ты воскресил из мертвых ее сына. Идем же скорей, идем!
Пантелеймон усмотрел в этом десницу божию и без дальнейших рассуждений отправился с прислужницей во дворец. На форуме он потерял ее в шумной толпе и у входа во дворец попросил одного из рабов показать дорогу. Старый раб довел его до первой колонны перистиля. [61]
61
Перистиль – прямоугольный двор, сад, площадь, окруженные с 4-х сторон крытой колоннадой.
– Отсюда пусть господь укажет тебе дорогу, – сказал он, – мне вход сюда запрещен.
Пантелеймон прошел во внутренние покои, и его никто не остановил. Прислужницы, когда императрицу навещала дочь, уходили к себе посудачить.
У входа в спальню врач остановился, напряженно вслушиваясь в тихие рыдания. Войдя, он увидел двух женщин, которые, склонившись друг к другу, горько плакали.
Услышав шаги, обе затихли, и та, что моложе, спросила:
– Кто ты?
– Врач.
– Кто прислал тебя?
– Бог.
Другая женщина простонала:
– Разве есть бог, который еще не отвернулся от меня?
– Мой бог не отворачивается от страждущих.
Валерия внимательно посмотрела на врача, так странно одетого.
– У тебя какой-то свой бог?
– Он не только мой. Это бог всех, кто верит в него. Уверуйте вы, он станет и вашим.
– Имя твоего бога?
– Его называют просто богом. Ему не нужно имени, потому что он един. А сына его единородного, умерших за нас, зовут Иисусом Христом.
Императрица, рыдая, воскликнула:
– Я
Врач обратил к ней спокойное, просветленное лицо.
– Так и Мария плакала о сыне своем.
– Мария?
– Матерь Божия, родившая Иисуса… Его распяли на кресте, и он умер, но потом воскрес. Она может утешить горе любой матери.
Августа широко открытыми глазами пристально рассматривала вдохновенное лицо врача.
– А меня какой бог утешит? – с горькой усмешкой воскликнула Валерия.
– Тот же, который послал меня к вам… Боги, которым поклоняетесь вы, не могут дать утешения, потому что не умеют страдать. Они могут только радоваться. Но страждущие глухи к радости. А мой бог может утешить целый мир, потому что сам пострадал за него.
Врач достал из капюшона власяницы небольшое распятие.
– Вот это я оставлю вам в защиту и утешение. На ночь кладите его в изголовье, и он оградит вас от дурных снов. А когда на глаза навернутся слезы, возьмите его в руки, и ваши сердца исполнятся тихой радости.
Обе женщины перестали плакать и напряженно слушали странные речи врача – так еще никто с ними не беседовал.
– Как тебя зовут? – спросила императрица, никогда не интересовавшаяся именами даже самых высокопоставленных сановников.
– Я – Пантелеймон, врач антиохийских нищих… Да будет с вами бог, ведь и вы нищие.
И врач ушел, оставив на одеяле распятие. Валерия взяла его в руки.
– Но это просто деревяшка! – удивилась она.
– Деревяшка? – равнодушно переспросила императрица, чувствуя, как тяжелеют ее веки. – А ты, дочка, не хочешь поспать?
– Я так устала, мама!
– Ложись рядом со мной. Посмотри, как мало нужно мне места.
– Какая ты хорошая, мама, – мягко проговорила Валерия, ложась на край кровати и обнимая мать. – Я снова превратилась в твою маленькую дочку… и теперь такой уж останусь.
– Милая моя дочурка, – ласково пробормотала императрица. – Куда ты его спрятала?
– Крест? Под подушки: пусть лежит в изголовье, как советовал врач.
Вскоре они крепко заснули. Не разбудило их даже громыхание лестницы, которую садовник Квинт переносил по атрию, приводя в порядок цветы, украшавшие колонны. В помощь себе он взял Квинтипора, который после обеда зашел навестить родителей.
– Пойдем со мной, поработай. Пускай твой хозяин не говорит, что ты, как и другие шалопаи, даром ешь его хлеб.
Забравшись на лестницу, старик снимал корзины, в которых нужно было сменить цветы, и подавал их Квинтипору.
– Сюда поставь безвременниц, – сказал он, опуская круглую корзинку. – Вон те лиловые колокольчики…
Но корзины никто не принял. Квинт, не оборачиваясь, раздраженно крикнул:
– Ну, пошевеливайся!.. Оглох, что ли, с тех пор как важным господином стал?
Старик был одноглаз, ему пришлось совсем повернуться назад. Он никого не увидел. Сердито ворча, он начал спускаться с лестницы. И только оказавшись на земле, услышал шаги Квинтипора. Юноша нес в руках длинные ветки, среди белых цветов-звездочек ярким золотом улыбались крохотные апельсины.