Золотой треугольник
Шрифт:
Около полутора тысяч невидимых кая в непросматриваемой местности могут держать в постоянном напряжении куда более многочисленные регулярные части. Нет проблем и с пополнением. Служба в повстанческой армии длится от семи до двенадцати лет. В течение всего этого времени жалованья солдаты не получают, но армия берет на себя заботу об их семьях.
К северу от территории кая — в государстве шанов — еще большая неразбериха. Эта территория величиной с Англию занимает почти четверть Бирмы, но населяют ее всего три миллиона жителей. Четыре дивизии бирманской армии расположились в окрестностях больших городов.
В государстве шанов одновременно действует несколько враждебных друг другу армий. Сильнейшая из них — десятитысячная армия шанского государства. В Кхиеуоке на таиландской границе расположена одна из ее учебных баз; чуть ли не треть вооруженных рекрутов — женщины. Утро начинается с упражнений со штыком. Атакующие женщины, нередко очень привлекательные, делая выпад, выкрикивают боевой клич шанов: «Одна пуля — один бирманец!»
Бесконечная гражданская война напоминает хорошо известную по шахматам ничейную ситуацию: обе стороны повторяют одни и те же ходы. До тех пор, пока бирманская экономика не окрепнет настолько, чтобы правительство могло предложить горцам лучшую жизнь, его армия не сможет окончательно победить.
Но пока идут бои, не может развиваться и экономика. Все соперничают со всеми, а временами и воюют, вчерашние союзы распадаются, повстанцы поступают на государственную военную службу и вновь дезертируют. Если оставить в стороне политические лозунги, в этих событиях можно обнаружить логическую связь.
Каждый, кто хочет иметь армию, должен запастись оружием. Кто стремится заполучить оружие, должен раздобыть денег. Кто хочет заработать денег, должен продать опий. В горах загустевший сок маковых головок — единственный идущий на экспорт товар.
Цепь причин и следствий действует, разумеется, и в обратном порядке.
Каждый, у кого есть опий, должен достать оружие, потому что иначе он быстро потеряет все. Если у кого-то есть оружие и деньги, он спокойно может «создать» новое государство и переименовать свою шайку контрабандистов в освободительную армию.
Немного демагогии — и расчетливый торговец легко «превращается» в увлеченного мечтателя, только под давлением обстоятельств вынужденного заняться предпринимательством, которое в общем-то «противоречит его убеждениям». Торговля настолько тесно сливается с политикой, что порой и посвященный не способен отличить одно от другого.
Я продолжал размышлять над сложностями «золотого треугольника» и в ночном автобусе на Чианграй, так и не придя к решению, что предпринять. До похорон генерала Туана оставалось неполных два дня. Не поздно ли? Бывшие гоминьдановцы не слишком любят в своих лагерях незваных гостей. А бывшая база гоминьдановской 5-й армии пользуется такой дурной репутацией, что ее избегают даже местные жители.
В главном городе самой северной провинции Таиланда я пересел на автобус, направлявшийся к пограничному городку Меай. Я надеялся, что на границе больше узнаю о загадочном поселении в горах. На контрабандистов же я там наткнусь наверняка.
Мост контрабандистов
Фьють! Я чуть не задавил курицу, которая, вытянув шею и взволнованно кудахча, выскочила из-под моих колес и побежала кому-то жаловаться.
Я не имел понятия, на чьем я велосипеде и куда еду. Я взял его во дворе гостиницы, похожей на старый заезжий двор с постройками, расположенными четырехугольником. События последних часов как-то путались.
Я несся узкими улочками с ощущением, будто сижу на взбесившемся жеребце. Уже самой поспешностью я привлекал к себе внимание. В тропиках никто никуда не спешит. В странах, где время не имеет значения, никто не пытается установить рекорд в беге на сто метров, потому что не понимает, зачем это. Поспешность, торопливость, гонка здесь смешны. И безусловно, являются признаком невысокого, подчиненного положения в обществе, поскольку достойный человек никогда и никуда не спешит.
Я жал на педали с наслаждением, какого не испытывал с детских лет: без тормоза съезжал с холмов, махая рукой детям, собакам и даже самим этим холмам. Дорога, полная выбоин, становилась все хуже. Дома на сваях торчали из высокой травы, как скворечники. На полях трудились буйволы, запряженные в примитивные сохи. Старик, державший широкую мотыгу, посмотрел на меня спокойным, полным достоинства взглядом. Я улыбнулся. В ответ он обнажил беззубые десны. Маленькая пугливая женщина качала на руках пухлого смуглого младенца.
За последним домом дорога перешла в тропу и соскользнула к реке. Если все время держаться этой реки, за какие-нибудь два часа я доберусь до Меконга.
Я уменьшил скорость. На севере Таиланда велосипед считается не менее почтенным средством передвижения, чем осел на Ближнем Востоке. Им не пользуются для поездок на работу, как в больших китайских городах. Крестьянин не выедет в поле на велосипеде. Он пойдет босиком рядом с буйволом. Велосипед — транспортное средство деятельных мелких торговцев, их повозка, их пикап, их тачка. Никто не носится на велосипеде сломя голову.
Я направился к главному шоссе, перегороженному пограничным шлагбаумом. Здесь, посреди Азии, фасады двухэтажных домов, окрашенные веселыми красками, казались нереальными, точно явились из сна. В то время как крыши близлежащих деревень покрывала солома, витрины меайских магазинов поражали изобилием товаров: японские транзисторы и магнитофоны из Гонконга, сотни часов самых разных марок; продавцы-китайцы предлагали банки сгущенного молока, мешки цемента, шариковые ручки, полуботинки и сандалии, велосипеды, будильники, модные рубашки и гвозди.
Источник такого богатства — обыкновенный бетонный мост.
Его выгнутая поверхность переходила в шоссе, которое протянулось на сотни километров; оно ведет из Бангкока в Чиангмай и оттуда дальше, на север, до тех мест, где я теперь находился. Я спокойно проехал на ничейную территорию мимо остолбеневших таиландских полицейских; они удивленно таращили глаза на странного велосипедиста, но из будки не вышли.