Золотой век предательства. Огни Хякки Яко
Шрифт:
Но поднявшаяся в груди ярость остыла так же быстро, как и появилась. Уми потёрла лоб, дав себе время, чтобы вернуть самообладание. Она не могла не признать, что Ёсио прав: не стоило даром сотрясать воздух. Решения, принятые руководством клана, нельзя оспорить. Если ты не хочешь стать следующей жертвой.
– Спасибо, – вдруг проговорил Ёсио и улыбнулся – почти так же, как раньше. Почти. Никогда прежде во взгляде старого друга Уми не замечала столько вины и печали. – Я и не надеялся, что встречу тебя сегодня…
Он осёкся. Должно быть, хотел сказать
Та ночь в балагане и впрямь изменила каждого из них. Раньше Ёсио всегда говорил то, что было у него на уме. Никогда ещё повисшая между старыми друзьями тишина не казалась столь тяжёлой. Она словно отдаляла их друг от друга, уносила, как безжалостное течение реки Ито.
– Мне нужно идти, – Ёсио понизил голос почти до шёпота. – У тебя будут неприятности, если кто-то увидит нас вместе.
К глазам подступили слёзы, и Уми крепко зажмурилась, чтобы отогнать их. Достаточно слабостей для одного утра. Пускай Ёсио больше не часть клана Аосаки, он долгие годы был её другом.
Слёзы не украшают прощание, а делают его лишь тяжелее.
– Береги себя. – Уми хотела потрепать Ёсио по плечу, но в самый последний момент отвела руку и заправила выбившуюся прядь волос под повязку.
Ёсио, похоже, разгадал её манёвр, но ничего не сказал. Лишь улыбка его стала чуть теплее, а глаза заблестели с той же лукавой хитрецой, что и прежде.
– Я привык доверять своему чутью и потому не прощаюсь. Есть у меня отчётливое ощущение, что мы ещё встретимся.
Он не стал дожидаться ответа, а Уми не удерживала. Лишь провожала взглядом до тех пор, пока Ёсио не скрылся за углом дома, и только после этого позволила себе навалиться всем весом на ствол камелии и прикрыть глаза.
Шершавая кора неприятно царапнула кожу, но Уми было всё равно. Тёплый древесный запах не успокоил, а лишь разбередил тоску, стянувшую грудь тугим узлом.
Когда слезинка скатилась по щеке и утонула в прожилках тёмной коры, прямо над головой Уми что-то зашуршало.
– Щекотно!
Уми спешно вытерла щёку рукавом и подняла глаза. Из густой листвы на неё уставилась любопытная мордочка ёкая – по-видимому, духа этого дерева.
– Подслушивать нехорошо, – проворчала Уми, невольно повторив недавние слова обезьяна Тэцудзи.
– Я тут живу вообще-то, – надулся ёкай. – Нашли бы другое место, если так хотели поболтать наедине…
Дух всё говорил и говорил, но Уми уже не вслушивалась в его ворчливое бормотанье. На неё вдруг снова навалилась слабость – похоже, сказывалось колдовство ведьмы Тё.
– Эй! – громкий окрик ёкая заставил Уми вздрогнуть. – Не дерево, а проходной двор какой-то! Что ты-то здесь забыл, лохматый?
Уми снова задрала голову. На одной из веток сидел Тэцудзи. Глаза обезьяна, и без того огромные, теперь были круглыми, как плошки. К груди он прижимал какие-то бумаги, перевязанные
– Что это с тобой?
– Н-ничего. Я, знаешь ли, в полном порядке, да.
Уми искренне в этом усомнилась, но допытываться пока не стала. Она вдруг осознала, что голодна. И хотя до обеда было ещё далеко, стоило наведаться на кухню и попытаться раздобыть какой-нибудь снеди.
Как и ожидалось, от предложения перекусить Тэцудзи отказываться не стал. А доносившиеся с кухни аппетитные запахи заметно ободрили его, и он окончательно успокоился. Но свою ношу из лап так и не выпустил и вздрагивал от малейшего шороха.
Вывод напрашивался сам собой: эти бумаги обезьян стащил. Но Уми не спешила ловить его на воровстве. Тэцудзи никуда от неё не денется – как и присвоенное им добро.
Они обосновались в чайной, в тот час там было пусто. Одна из служанок пришла с подносом, на котором стояли чайник с двумя пиалами и небольшое блюдо с онигири. При виде еды Тэцудзи оживился, и служанка замерла у порога – видимо, хотела посмотреть, как обезьян будет есть. Но Уми отослала её. Не хватало ещё, чтобы кто-то подслушал, как она разговаривает с животным! Утреннее бегство и купание в реке и так, должно быть, породило достаточно сплетен, которые прислуга не устанет обсуждать ещё долго. Так что не стоило давать пищу для новых пересуд.
Когда служанка скрылась в коридоре, Уми последовала примеру Тэцудзи и воздала должное онигири. Они оба были голодны, и вскоре блюдо опустело.
– Ну, теперь рассказывай, что тебе удалось узнать, – потребовала Уми, пока разливала чай по пиалам.
– Не так уж много, беседа у них вышла короткой. – Обезьяну едва удалось сдержать зевок, и он прикрыл рот лапой. – Уж не знаю, с кем твой отец разговаривал в таком тоне, но он велел этому человеку убираться из города завтра же, как начнётся Обон.
Подумать только, уже завтра… Время пролетело быстрее облаков, что ветер гонит к западу. Похоже, Ёсио не стал говорить о точной дате своего отъезда, чтобы не доставлять ей ещё больших огорчений. Он знал, как трепетно Уми относилась к Обону. Как любила помогать Томоко готовить поминальные блюда, чистить и украшать домашний алтарь, надевать тонкое летнее кимоно, в котором можно танцевать до самой темноты, пока не начнут зажигать жаровни и фонарики у каждого дома, чтобы духи предков смогли отыскать дорогу из Страны Корней.
Но завтрашнее празднование Обона обещало стать самым печальным на памяти Уми. Свадьба её оказалась сорвана, жениха изгнали из города, да и сам Ганрю ещё толком не успел оправиться после буйства сумасшедшей ведьмы Тё. В этом году имён на поминальных табличках в храмах станет значительно больше. Словно страшный мор прошёлся по округе…
– Но это ещё не всё, – продолжил Тэцудзи, и беспокойство в его тоне заставило Уми поднять взгляд. – Я кое-что нашёл.