Золотой венец Трои. Сокровище князей Радзивиллов (сборник)
Шрифт:
– Возвращается-то к себе домой один. Но по дороге иногда просит притормозить у автобусной остановки на проспекте.
– У автобусной остановки? Но зачем?
– Да, похоже, вы действительно приезжая. У нас на остановках по ночам проститутки работают. Ну, он иногда заберет кого-нибудь. Попросит меня от центра отъехать и выйти покурить… Девушка, вам оно надо? Нет, если вы настаиваете – я вас довезу прямо до ворот его особняка. Охраны там никакой нет вообще. Но зачем вам такой человек? Вы – такая душевная, симпатичная,
Стыдясь только что сочиненной мелодрамы, Лика умоляюще зашептала:
– Отвезите! Пожалуйста! Я так по нему соскучилась. Он исправится, я уверена. Я просто хочу быть с ним.
– Послушайте, Шимов ваш не один живет. У нас инструкции строгие – убедиться, что с клиентом все в порядке. Мы кавалера вашего из машины вытащим, к стеночке прислоним, позвоним в дверь – а потом всегда дожидаемся, чтобы жена к калитке вышла. Поэтому, наверное, он проституток к себе и не везет, женат. Ну ладно, ладно. Вы так смотрите на меня умоляюще… Едем! Только я вам дом Шимова издали покажу, мне перед его воротами светиться не хочется, проблемы могут быть…
Через полчаса Лика уже изумленно вертела головой по сторонам.
Буквально через пару километров от Минска рельеф местности кардинально изменился. Ровные, аккуратные полосы обработанных полей сменились высокими холмами, поросшими лесом. Дорога стала напоминать американские горки: высокий подъем, резкий спуск.
– Это место у нас называют «белорусской Швейцарией», – пояснил таксист, ловко проходя крутой поворот. – Тут одна земля уже миллионы стоит.
– Природа шикарная! А дома по нашим меркам… не то чтобы скромные, скорее стильные, добротные, но без выпендрежа, без явного китча.
– Сравнивать не с чем, на Рублевке вашей не был. Слушайте, девушка, мы уже почти приехали. Может, мне вас подождать? А вдруг Шимов вас и на порог не пустит; как вы обратно добираться будете? До Минска отсюда прилично.
Подумав, Лика покачала головой:
– Лучше телефон ваш мне оставьте. Так, на всякий случай. Я уверена, что Дима мне обрадуется.
– Как скажете. Блажен, кто верует. Там в бардачке визитки, возьмите. А мы, в общем, уже на месте. – Таксист плавно нажал на тормоз. – Дом Шимова от перекрестка второй справа. Вы его сразу узнаете, там забор высоченный…
– Девушка, сожалею, но ваша мама ушла. Мы не можем ничего сделать.
Такое желанное «девушка» из уст симпатичного врача проходит мимо сознания. Теперь там нет ничего, кроме ледяного ужаса.
Мамочка умерла?
Господи, да как такое возможно?..
Она сначала раскричалась:
– Куда это ты так вырядился?! Опять пойдешь шляться, людей пугать! Ты только посмотри на себя! Витя, как только не стыдно?!
Потом мама приложила руку
– Что-то сердце разболелось. Доконаешь ты меня, сын. Валокордина накапай.
Она выпила принесенные капли, снова прилегла на диван.
И вдруг показалось: мамочка потеряла сознание.
Ни окрики, ни легкие удары по щекам не помогают: глаза закрыты, тело словно резиновое.
Скорее, где там мобильник, вызвать «Скорую»…
Машина приехала быстро, через двадцать минут.
Мыслей о том, что все может закончиться так быстро и плохо, вообще не возникало. Казалось, мамочка дышит, без сознания, но дышит…
А теперь врач почему-то говорит такие страшные слова.
Так не бывает, так не должно быть!
– Девушка, позвоните родственникам. Теперь мы должны забрать тело в морг, на вскрытие.
В голосе врача слышно сочувствие.
Но поверить в реальность происходящего все еще невозможно.
Мамочке ведь не исполнилось и сорока. Она совсем недавно получила ту работу, о которой мечтала, собралась замуж, а потом, после росписи, было запланировано свадебное путешествие. Пусть банальный Египет, недорогой отель. Но мама ведь никогда не отдыхала за границей…
И вот так мгновенно выключаются все планы, намерения… жизнь! Все обрывается буквально за одну секунду…
Похороны и поминки прошли как в тумане.
Не верилось, что маму, такую молодую и красивую, зарывают в темно-коричневую влажную землю. Не осознавалось, что поминальные речи говорят о всегда полной энергии, решительной женщине.
Понимание того, что мама действительно умерла, пришло вместе с тяжелым чувством вины.
Она разволновалась из-за женской одежды. Она всегда это ненавидела и говорила: «Ты меня доконаешь».
Но весь этот маскарад никогда не затевался специально для того, чтобы ее позлить. Если бы можно было удержаться и забыть о своей сущности и жить, как все, то именно так бы и делалось.
Хотелось изменить себя, забыть все глупые дерзкие мечты, вписаться в требуемые обществом стереотипы поведения. Честно, хотелось – только ничего не выходило. Оказывается, есть что-то важное в себе, что не поддается никаким корректировкам…
Урод, урод, убивший родную мать!
Жалкое ничтожество!
Изгой, в котором нет ничего человеческого…
Сколько времени прошло в таком самобичевании?
Не вспомнить.
Была опустевшая квартира, сизые клубы сигаретного дыма. Желание сдохнуть и больше не мучиться.
Мысли о том, что случится после того, когда боль потери чуть утихнет, пугали, сводили с ума. Опять ведь захочется наложить макияж, надеть платье. Сделать все то, что убило маму. Ничего не меняется от того, что матери нет в живых. И вот собственная сущность, все свое естество – это вечное оскорбление ее памяти.