Золотой выкуп
Шрифт:
Конечно же, и сегодня они держались вместе. Забавно было глядеть на них: казалось, мальчишка, байский сынок, впервые в жизни выбравшийся в город, неотступно следует за отцом: Хамдамбай был высок, довольно еще крепок, а Мирзо Кабул и ростом не вышел, и силою не отличался — хорошо хоть, что голубая чалма да шитый золотом халат указывали на высокую должность. А то ведь мог и конфуз случиться, вздумай, скажем, кто-то из распорядителей совещания схватить его за локоток да выпроводить за дверь, поди, мол, поиграй на улице, мальчик, пока
«Слава тебе, господи, настали-таки времена, скоро придет конец этому негодяю Намазу! — шептал про себя Мирзо Кабул. — Избавить нас от него взялся сам господин Гескет!»
А Хамдамбай в эти минуты радовался, наверное, больше всех, он даже прослезился на радостях. «Наконец-то свершилось! Наконец-то найдется управа на этих!..» — думал он, торжествуя.
На обратном пути все размышлял, как же уничтожить Намаза. Он сидел, прикрыв глаза, словно предавшись сну. Потом вдруг глаза его открылись, он повернулся к Мирзе Кабулу, взлетавшему на упругом сиденье фаэтона, подобно ребенку на качелях.
— Хаким, ты не спишь?
— Нет, Байбува, — засуетился Мирзо Кабул, пытаясь встать. Хамдамбай по-отечески положил руку ему на плечо.
— Сиди, сиди.
— Однако, скажу я вам, Байбува, невиданное было совещание, верно? Намаза теперь можно считать мертвым.
— Нет, сынок, мой хаким, ты ошибаешься. Намаз не из тех, кого так легко уничтожить. Однако у меня возник один план, который, думается, ускорит его конец.
— Что бы вы ни надумали, Байбува, это всегда верх совершенства!
— Молодец, сынок мой хаким, далеко смотришь. А план у меня таков. Ты арестуешь всех родичей Намаза и будешь держать их под замком как заложников.
— Не вызовет ли это недовольства черни, мой господин? — несколько опешил от смелого плана хозяина Мирзо Кабул.
— Слушай дальше, — продолжал Хамдамбай, не обращая внимания на испуганное восклицание собеседника. — Будешь держать их под замком и объявишь через глашатаев, что если вор и грабитель Намаз добровольно не сдастся на милость властей, все они согласно указу будут казнены без суда и следствия…
…Вот уже два года, как старший сын Хамдамбая Заманбек, временно отстранясь от торговых дел, по совету отца стал десятником нукеров при волостном управителе — хакиме, чтобы охранять отцовские богатства.
Два года жаждет Заманбек крови Намаза и никакие утолит свою жажду. Весть о том, что против Намаза брошена вся военная мощь уезда, несказанно обрадовала Заманбека, придала ему силы и храбрости, точно то доблестное воинство поступало под его личное командование. И потому, услышав приказ волостного взять под стражу родичей Намаза, он изъявил желание тут же тронуться в путь.
— Хорошее дело нельзя оставлять на потом, — наставительно изрек Мирзо Кабул. — Однако, брат, не поднимайте лишнего шума, чтоб не вызвать недовольства черни.
Через полчаса Заманбек мчался в сопровождении четырнадцати нукеров в Джаркишлак. Стояла
В доме Халбека никого не было, кроме самой младшей девочки — Амины.
— Где отец? — спросил Заманбек у девочки, выглядывавшей из-за полурастворенных створок калитки. Амина приняла вооруженных всадников за намазовских джигитов, частенько наведывавшихся к ним и привозивших гостинцы, а потому отвечала на расспросы довольно охотно.
— Папа на поле.
— А мать?
— Она тоже на поле. Папе помогает.
— Дома есть кто?
— Я одна… еще — кошка. — Амина пошире раскрыла калитку. — А вы не от дяди Намаза приехали?
— А где твой дядя Намаз?
— Не знаю, — покачала головой девочка.
— Отец где работает?
— На полях Таникула-бобо.
Заманбек хлестнул плетью беспокойно гарцевавшего под ним коня.
На арендованных у Таникула-бая землях Халбек засеял пшеницу. Богатей в этом году легко согласился получить лишь половину урожая с земли, за аренду которой обычно требовал две трети: все в округе знали о родстве Халбека. Ко всему он еще предоставил издольщику свои семена и коней.
Пшеница уродилась на славу, верно, весна добрая подсобила, ведь Халбек из года в год не вылезал из долгов. А это было очень кстати: осенью Халбек собирался женить старшего сына, Амана. Всю надежду семьи питали эти тяжелые золотистые колосья — плоды бессонных ночей и изнурительных трудов Халбека. Который день они махали серпами, а поле все стояло как нетронутое. Но это вызывало у жнецов не уныние, а радость. Улугой помогала мужчинам, как могла. Связывала снопы, копнила, готовила еду.
Первой заметила всадников, мчавшихся к ним прямо по пшеничному полю, не разбирая дороги, Улугой. Она хлопотала у очага, спеша приготовить к обеду лапшу и обрадовать усталых работников. «Глядите, кто к нам пожаловал: Намаз!» — хотела крикнуть Улугой, но тут же прикусила язык, вспомнив, что брат ненавидел людей, топтавших хлебное поле. «Боже мой!» — прошептала женщина, предчувствуя беду, да так и застыла с деревянным половником и с кумганом, из носика которого бежала на землю тонкая струйка воды.
Усталые, насквозь мокрые от пота жнецы заметили всадников лишь тогда, когда те резко осадили коней поблизости. Заметили и так же, как Улугой, замерли, не зная, что сказать и что делать.
— Где Намаз? — рявкнул Заманбек, сдерживая рвавшегося вперед коня.
Халбек, сразу узнавший байского сынка, понял, что не с добром пожаловал он сюда. Горестно вздохнув, Халбек покачал головой:
— Где Намаз, известно лишь одному аллаху, мой бек.
— Где жена?
— Вон она, возле очага, бек.