Золотой жук. Странные Шаги

По Эдгар Аллан

— Разрешите мне в свою очередь задать вам вопрос, — ответил священник. — Почему портрет так и не был сфотографирован? Да потому, что преступник поспешил убить Дарнуэя до того, как тот успел это сделать. Ему, очевидно, было важно, чтобы фотография не попала к антиквару, хорошо знавшему реликвии дома Дарнуэев.

Наступило молчание; затем священник продолжал более тихим голосом:

— Разве вы не видите, как все это просто? Вы сами в свое время сделали одно предположение, но действительность оказалась еще проще. Вы сказали, что любой человек может придать себе сходство с портретом. Но ведь еще легче придать портрету сходство с человеком… Короче говоря, никакого рока Дарнуэев не было. Не было старинной картины, не было старинной надписи, не было предания о человеке, лишившем жизни свою жену. Но был другой человек, очень жестокий и очень умный, который хотел лишить жизни своего соперника, чтобы похитить его невесту. — Священник грустно улыбнулся Пейну, словно

успокаивая его. — Вы, наверно, сейчас подумали, что я имею в виду вас, — сказал он. — Не только вы посещали этот дом из романтических побуждений. Вы знаете этого человека или, вернее, думаете, что знаете. Но есть темные бездны в душе Мартина Вуда, художника и любителя старины, о которых никто из его знакомых даже не догадывается. Помните, его пригласили в замок, чтобы реставрировать картины? На языке обветшалых аристократов это значит, что он должен был узнать и доложить Дарнуэям, какими сокровищами они располагают. Они ничуть бы не удивились, если бы в замке обнаружился портрет, которого раньше никто не замечал. Но тут требовалось большое искусство, и Вуд его проявил. Пожалуй, он был прав, когда говорил, что если это не Гольбейн, то мастер, не уступающий ему в гениальности.

— Я потрясен, — сказал Пейн, — но очень многое мне еще непонятно. Откуда он узнал, как выглядит Дарнуэй? Каким образом он убил его? Врачи так и не разобрались в причине смерти.

— У мисс Дарнуэй была фотография австралийца, которую он прислал ей еще до своего приезда, — сказал священник. — Ну, а когда стало известно, как выглядит новый наследник, Вуду нетрудно было узнать и все остальное. Мы не знаем многих деталей, но о них можно догадаться. Помните, он часто помогал Дарнуэю в темной комнате, а ведь там легче легкого, скажем, уколоть человека отравленной иглой, когда к тому же под рукой всевозможные яды. Нет, трудность не в этом. Меня мучило другое: как Вуд умудрился быть одновременно в двух местах? Каким образом он сумел вытащить труп из темной комнаты и так прислонить его к аппарату, чтобы он упал через несколько секунд, и в это же самое время разыскивать в библиотеке книгу? И я, старый дурак, не догадался взглянуть повнимательнее на книжные полки! Только сейчас, благодаря счастливой случайности, я обнаружил вот на этой фотографии простейший факт — книгу о папессе Иоанне.

— Вы приберегли под конец самую таинственную из своих загадок, — сказал Пейн. — Какое отношение к этой истории может иметь папесса Иоанна?

— Не забудьте и про книгу об Исландии, а также о релгиии какого-то Фридриха. Теперь весь вопрос только в том, что за человек был покойный лорд Дарнуэй.

— И только-то? — растерянно спросил Пейн.

— Он был большой оригинал, широко образованный и с чувством юмора. Как человек образованный, он, конечно, знал, что никакой папессы Иоанны никогда не существовало. Как человек с чувством юмора, он вполне мог придумать заглавие: «Змеи Исландии» — их ведь нет в природе. Я осмелюсь восстановить третье заглавие: «Религия Фридриха Великого», которой тоже никогда не было. Так вот, не кажется ли вам, что все эти названия как нельзя лучше подходят к книгам, которые не книги, или, вернее, к книжным полкам, которые не книжные полки.

— Стойте! — воскликнул Пейн. — Я понял. Это потайная лестница…

— …ведущая наверх, в ту комнату, которую Вуд сам выбрал для лаборатории, — сказал священник. — Да, именно потайная лестница — и ничего тут не поделаешь. Все оказалось весьма банальным и глупым; а глупее всего, что я не разгадал сразу. Мы все попались на удочку старинной романтики — были тут и приходящие в упадок дворянские семейства, и разрушающиеся фамильные замки… Так разве могло обойтись дело без потайного хода? Это был тайник католических священников, и, честное слово, я заслужил, чтобы меня туда запрятали.

Тайна отца Брауна

Фламбо — один из самых знаменитых преступников Франции, а впоследствии частный сыщик в Англии, давно уже бросил обе эти профессии. Говорили, что преступное прошлое не позволяло ему стать строгим к преступнику. Так или иначе, покинув стезю романтических побегов и сногсшибательных приключений, он поселился в Испании, в собственном замке. Замок был весьма солидной постройки, хотя относительно невелик; черные виноградники и зеленые грядки огорода покрывали большую часть бурого холма, на котором он стоял. Несмотря на все пережитые им авантюры, Фламбо обладал свойством, присущим многим представителям латинской расы и незнакомым другим нациям (например, американцам): он умел уйти от суеты. Так владелец крупного отеля мечтает завести на старости маленькую ферму, а лавочник из французского местечка останавливается в тот самый миг, когда может стать мерзавцем-миллионером и скупить все лавки до единой, и проводит остаток дней дома, за домино. Случайно и совершенно внезапно Фламбо влюбился в испанку, женился на ней, приобрел поместье и зажил

семейной жизнью, не обнаруживая ни малейшего желания вновь пуститься в странствия. Но в одно прекрасное утро семья его заметила, что он сильно возбужден и встревожен. Он вышел погулять с мальчиками, но вскоре перегнал их и бросился вниз с холма навстречу какому-то человеку, пересекавшему долину, хотя человек этот был не больше черной точки.

Точка постепенно увеличивалась, почти не меняя, однако, своих очертаний, — она оставалась все такой же черной и круглой. Черная сутана не была тут в диковинку, но сутана приезжего (который оказался священником) выглядела как-то особенно буднично и в то же время приветливо по сравнению с одеждами местного духовенства, изобличая в новоприбывшем жителя британских островов. В руках он держал короткий пухлый зонтик с тяжелым круглым набалдашником, при виде которого Фламбо чуть не расплакался от умиления, ибо этот зонтик фигурировал во многих их совместных приключениях былых времен. Священник был английским другом Фламбо, отцом Брауном, а приехал он с визитом, который давным-давно собирался отдать и давным-давно откладывал. Они постоянно переписывались, но не видались уже много лет.

Вскоре отец Браун очутился в центре семейства, которое было так велико, что казалось целым племенем. Ему представили деревянных позолоченных волхвов, оделяющих детей рождественскими подарками (в Испании детские дела занимают видное место в домашней жизни); представили собаку, кошку и обитателей скотного двора; представили и соседа, который, как и сам Браун, был несколько чужд этой мирной долине своими манерами и платьем.

На третий вечер пребывания гостя в маленьком замке туда явился посетитель, засвидетельствовавший испанскому семейству свое почтение с поклонами, которым позавидовал бы любой испанский гранд. То был высокий, худой, седовласый, очень красивый джентльмен с ослепительно сверкающими ногтями, манжетами и запонками. Однако в его длинном лице не было и следа той томности, которая ассоциируется в наших сатирических журналах с белоснежными манжетами и маникюром. Лицо у него, напротив, было удивительно живое и подвижное, а глаза смотрели зорко и вопрошающе, что весьма редко сочетается с седыми волосами. Это одно могло бы уже определить национальность посетителя, равно как и некоторая изысканная гнусавость и слишком близкое знакомство с европейскими достопримечательностями.

Посетитель был не кто иной, как м-р Грэндисон Чейс из Бостона, американский путешественник; он отдыхал от путешествий в своем поместье — в точно таком же замке на точно таком же холме. Здесь он наслаждался жизнью и рассматривал своего гостеприимного соседа как одну из местных древностей. Ибо Фламбо, как мы уже говорили, умел выглядеть человеком, глубоко пустившем в землю корни. Казалось, он провел здесь века вместе со своими виноградниками и фиговыми деревьями. Он вновь назывался своим настоящим именем — Дюрок, ибо «Фламбо», т. е. «факел», было только псевдонимом, под которым люди, подобные ему, ведут войну с обществом. Он обожал жену и детей, из дому уходил только на охоту, и казался американскому путешественнику воплощением той респектабельной жизнерадостности, той разумной любви к достатку, которую американцы признают и почитают в средиземноморских народах. Всесветный бродяга с Запада был счастлив отдохнуть у этой обжитой скалы Юга.

М-ру Чейсу довелось слышать о Брауне, и он заговорил с ним особым тоном, к которому прибегал при встрече со знаменитостями. Инстинкт интервьюера — сдержанный, но неукротимый — проснулся в нем. Он вцепился в Брауна, как щипцы в зуб, — надо признать, абсолютно без боли и со всей ловкостью, свойственной американским дантистам.

Они сидели во дворике, под навесом, — в Испании часто входят в дом через такие наполовину крытые внутренние дворики. Смеркалось. После заката в горах сразу становится холодно, и потому прямо на плитах стояла небольшая печка, мигая красным глазом, словно гном, и бросая рдеющие узоры на плоский камень двора. Но ни один отсвет огня не достигал высокой голой кирпичной стены, вздымавшейся за их спиной в темно-синее небо. В полумраке смутно вырисовывались широкие плечи и большие, похожие на сабли, усы Фламбо, который то и дело поднимался, цедил из большой бочки темное вино и разливал его в бокалы. По сравнению с ним священник, склонившийся над печкой, казался совсем маленьким. Американец ловко нагнулся вперед, опершись локтем о колено; его тонкое, острое лицо было освещено, глаза по-прежнему сверкали сдержанным любопытством.

— Смею заверить вас, сэр, — говорил он, — что мы считаем ваше участие в расследовании убийства знаменитого Лунатика одним из величайших достижений в истории научного сыска.

Отец Браун пробормотал что-то невнятное, а может быть, застонал.

— Мы знакомы, — продолжал американец, — с достижениями Дюпена, Лекока, Шерлока Холмса, Ника Картера и прочих вымышленных сыщиков. Но мы не можем не отметить, что между вашим методом и методом других детективов — как вымышленных, так и настоящих — есть большая разница. Кое-кто даже высказывал предположение, не кроется ли за этой новизной полное отсутствие метода.