zolotussky zoil
Шрифт:
Прочитав «Плотину», я перечитал и роман В. Семина «Нагрудный знак «OST». Эти романы и надо читать один за другим, вместе. Без «Нагрудного знака» не понять «Плотины», не понять, почему Виталий Семин вернулся к тому же.
Когда он закончил «Нагрудный знак «OST», ему казалось, что он рассчитался с прошлым. Что даже — еще более резко — свел с ним счеты. Но до полного расчета было еще далеко.
Страдания спрессованы в «Нагрудном знаке», как реликтовые растения в каменном угле. В их глубине накапливается «огонь мести». Он возникает от перегрева давящих масс, пламени
Этот прорыв и выброс и происходит в «Плотине».
В одном месте романа герой признается, что хотел бы подняться до соответствия пережитым страданиям. Возвышение должно произойти в духе, в понимании того, что с ним произошло. Если ранее (в «Нагрудном знаке») он говорил, что «с хлебом легче расстаться, чем с мыслью», то теперь он, кажется, готов расстаться с самой свободой, лишь бы заполучить власть над судьбой. «Дыхание судьбы слишком тяжело, чтоб ощущать его непрерывно», — пишет В. Семин.
Власть над судьбой — это власть над пережитым и над полученным правом мстить. Право это дано герою «Плотины» не только трехлетним пребыванием за колючей проволокой, но и тою свободой, которую он обретает после победы.
По времени «Плотина» — роман освобождения, точнее, иллюзии освобождения, так как приход американских войск не приносит желанной свободы. Открываются ворота лагеря, но не открывается душа. Первое противоречие возникает между освободителями и освобожденными. Приходит сытая армия, она не может понять истощения и бессилия тех, кого освободила. Американцы смотрят на «доходяг» лагеря как на что-то, что мешает им свободно праздновать победу. Они хотят праздновать и веселиться, а освобожденные хотят мстить.
Огонь мести пожирает их души, он грозит пожрать и волю к жизни, и способность сопротивляться новым ударам судьбы. Еще не через одно «чистилище» придется пройти герою романа, прежде чем он вернется домой.
За время пребывания в арбайтслагере он составил себе свой идеал послевоенного бытия. Он думал, что оно, как новое летосчисление, начнется с чистого листа. И что чистота отныне возобладает в мире. Ожидание этого всеобщего счастья, напряжение ожидания поселило в нем страх. Страх, что все это не состоится.
Уже в первые дни после освобождения он понял, что зло не ушло вместе с войной. «В ослепительной вспышке страстей, — пишет В. Семин, — которую вызвали первые дни свободы, жажда возмездия и природная жестокость на минуту совместились... Ночью в нашем бараке со звоном разлетелось окно. Что-то грохнуло об пол. Кто-то зажег фонарик, и тут же раздался крик:
— У кого есть сигареты? Сейчас начнем обыск.
На полу валялся топор, его кидали в темноту, и только чудом он никого не задел. Это был подарок блатных.
...Утром узнали, что той же ночью в женский барак нагрянули американские солдаты. Привел их голландец, работавший на горячих вальцах «Вальцверка». Солдаты и голландец были пьяны».
Блатные всплывают на гребне свободы со своею свободой. Пользуясь беззаконием переходной минуты, они творят что хотят. Минута эта — испытание и для героя В. Семина.
В романе есть сцена, когда Сергей целится из
За этой игрой мщения следят как те, на кого направлено дуло винтовки, так и те, для кого она — зрелище, представление. Немка в светлом пальто и мальчик начинают кричать. Она кричат от ужаса. А немец на мосту не боится направленной на него винтовки. И эта самоуверенность и наглость немца подхлестывают целящегося.
Но он не спускает крючка. «Не крики спасли меня от выстрела, — говорит герой В. Семина, — я затеял игру блатных...» «Спасли меня» — на этом стоит задержаться. Здесь акцент семинской мысли. Некто Блатыга из лагеря подзуживает Сергея, подсвистывает и смеется над его нерешительностью. Ему хочется, чтоб тот нажал спусковой крючок, чтоб убил. Чтоб этот выстрел еще более «освободил» его и как бы приблизил к нему, Блатыге. Потому что, убив без суда и следствия, можно и впредь убивать так.
Трижды повторяется в «Плотине» сцена с попыткой мщения. И трижды отступает восемнадцатилетний человек, которому судьба уготовила прожить в этот срок три жизни. А может, и более.
Первая сцена — на мосту. Вторая — когда Сергей и его друзья встречают точно такую же семью в трамвае. И немец, увидев возле себя бывших обитателей арбайтслагеря, отворачивается от них, как от низшей расы. Сергею хочется пустить ему пулю в живот. Благо у него в руке зажат револьвер. И он уже идет на немца, уже угрожающе шевелит рукой в кармане, но в последний момент все же не находит в себе сил выстрелить.
И в третий раз это повторится в доме врача, где, по сведениям солагерников Сергея, прячется видный фашист доктор Леер. Рейд к дому врача в ночи, вопреки запрету выходить из зоны, для Сергея и его друзей еще и геройство. «Захватить Геринга, Геббельса, Гиммлера было мечтой тех дней. Зло в каждом из них было так сконцентрировано, что захвативший их разом решал множество проблем. Доктор Леер тоже был из каких-то гитлеровских начальников. Но надо было напрячь память, чтобы вспомнить, из каких.
— Кажется, министр труда, — сказал Ванюша.
До мечты это не дотягивало. Но все равно было так прекрасно, что этого просто не могло быть».
Тут есть и ирония по отношению к мечте. Все-таки это мечта детская, наивная. Но Сергей лишь недавно вышел из детства. Хотя было ли оно у него?.. Рваные детские воспоминания, в которых вспыхивали изредка какие-то образы, гасли в темноте арбайтслагеря. Может, поэтому воспоминаниям о довоенной жизни отдано в романе так мало места.
И все же когда Сергей крадется ночью к кранкенхаузу, вблизи которого находится дом врача, он относится к этому приключению еще как мальчишка — мальчишка, не доигравший своих детских игр.