Золотые годы научной фантастики (сборник)

Гаррисон Гарри

Дорога сворачивала сейчас у группы домиков, выстроенных на берегу озера, тут же у подножия холмов он внезапно почувствовал огромную тяжесть массива, возвышающегося на фоне темного неба — острой скалы из блестящего мела — и осознал тождественность этого чувства с зарегистрированным так сильно в его памяти. Ведь смотря на скалы он осознал те миллионы лет, которые прошли с мгновения, когда она впервые поднялась из магмы земной скорлупы. Острые хребты, поднимающиеся в трехстах футов под ним, темные впадины и щели, нагие глыбы, лежащие вдоль шоссе, — все это имело собственное выражение, которое принимал в мозгу тысячью голосов — суммой всего времени, которой проплыло в течение всей жизни массива — было психическим образом так определенным и ясным, словно он его только что

увидел.

Бессознательно он сбросил скорость и, отводя взгляд от взгорья, чувствовал, как на него обрушилась вторая волна времени. Картина была шире, но основывалась на более короткой перспективе, она била из широкого круга озера и изливалась на острые, разрушающиеся уже известняковые скалы, как мелкие волны, бьющие о мощный выступ континента.

Он закрыл глаза, оперся о спинку сиденья и направил автомобиль на разрыв, разделяющий два этих течения времени, чувствуя, как картины усиливаются и углубляются в его мозгу. Подавляющий возраст пейзажа и едва слышные голоса, доходящие от озера и белых холмов, казалось, переносили его в прошлое, вдоль бесконечных коридоров к первому порогу мира.

Он свернул на шоссе, ведущее к стрельбищу. На обеих сторонах ложбины лица холмов кричали, отражаясь эхом в непроницаемых полях времени как два гигантских, противоположных полосах магнита. Когда он, наконец, вывел автомобиль на открытое пространство озера, ему казалось, что он чувствует в себе тождественность каждого зернышка песка и кристалла соли, зовущих его с цепи окрестных холмов.

Запарковав автомобиль вблизи мандалы, он медленно приближался к наружному кругу, очертания которого уже проглядывали в свете приближающейся зари. Над собой он слышал звезды, космических голосов, которые наполняли небо, с одного конца по другой, как настоящий небосклон времени. Как накладывающиеся радиосигналы, перекрещивающиеся в пространственных углах неба, падали словно метеор из самых узких щелей пространства. Над собой он видел красную точку Сириуса — и слушал его голос, длящийся много, много миллионов лет — приглушенный спиральной Туманностью Андромеды, гигантскую карусель исчезнувших вселенных, голоса которых были почти так же стары как и сам космос. Он знал теперь, что небосклон был бесконечной вавилонской башней — песней времени тысяч галактик, накладывавшихся друг на друга в его сознании. Когда он приближался к центру мандалы, наклонил еще голову, чтобы взглянуть на сверкающий уступ Млечного пути.

Дойдя до внутреннего круга Мандалы, едва в нескольких шагах от центральной плиты, он почувствовал, что хаос голосов утихает и он слышит один, доминирующий голос. Он взошел на плиту и поднял взгляд к темному небу, смотря на созвездия, на галактические острова и за них, слушая слабые правечные голоса, доходящие до него через миллионолетия. В кармане он чувствовал ленту и направил взгляд к отдаленному Гончему Псу, слыша его мощный голос.

Как нескончаемая река, так широкая, что ее берега даже исчезают за горизонтом, к нему плыл непрерывно огромный поток времени, наполняющего небо и Вселенную и охватывающий все, что в них содержится. Пауэрс знал, что плывущее медленно и величественно время имело свой источник у истоков самого Космоса. Когда поток коснулся его, он почувствовал на себе его гигантскую тяжесть, поддался ей, легко уносимый вверх гребнем волны. Его медленно сносило, поворачивало лицом в направлении прилива. Вокруг затуманились контуры холмов и озера, у него остались только космические часы — неустанно смотрящие ему в глаза образ мандалы. Всматриваясь в нее он чувствовал, как понемногу исчезает его тело, сливаясь с огромным континуумом потока, несущего его к центру великого канала, за надежды, но к отдыху, во все более тихие реки вечности.

Когда тени исчезли, уходя в ложбины холмов, Калдрен вышел из автомобиля и неуверенно приблизился к бетонному наружному кругу. В пятидесяти метрах дальше, в центре мандалы, стояла на коленях у трупа Пауэрса Кома, касаясь руками лица умершего. Порыв ветра пошевелил песок и принес под ноги Калдрена обрывок ленты. Калдрен поднял его, осторожно

свернул и сунул в карман. Утро было холодное, поэтому он поднял воротник пиджака, одновременно наблюдая за Комой.

— Уже шестой час, — обратился он к ней через несколько минут. — Пойду вызову полицию. Ты останься с ним. — Он прервался и немного погодя добавил: — Не позволяй им повредить часы.

Кома поглядела на него:

— Ты сюда уже не вернешься?

— Не знаю, — сказал он и кивнул ей на прощание головой. Отвернулся и пошел в направлении автомобиля.

Он доехал до шоссе, тянувшегося вдоль озера и нескольких минутами позднее остановил машину перед лабораторией Уайтби.

Внутри было темно, окна закрыты, а генератор в рентгеновском зале работал. Калдрен вошел внутрь и включил свет. Дотронулся ладонью до генератора. Берилловый цилиндр был нагрет. Круглый лабораторный стол все еще медленно вращался, установленный на один оборот в минуту. Полукругом, в нескольких футах от стола лежала груда контейнеров и клеток, накиданных одна на другого. В одной из них огромное, похожее на паука растение почти смогло выбраться из вивария. Ее длинные прозрачные щупальца все еще цеплялись за края клетки, но тело растекалось в липкую, круглую лужицу слизи. В другой чудовищный паук запутался в паутине и висел посредине гигантского, трехмерного фосфоресцирующего клубка, конвульсивно вздрагивая.

Все экспериментальные животные и растения были мертвые. Шимпанзе лежал на спине посреди руки своей клетки с расколотым шлемом, закрывающим глаза.

Калдрен приглядывался к нему некоторое время, потом сел к столу и поднял телефонную трубку. Набирая номер он заметил кружок киноленты, лежащей на столе. Он всматривался минуту в надпись, потом положил ленту в карман. После разговора с полицейским постом он погасил в доме лампы, сел в машину и медленно отъехал.

Когда он доехал до дома, через вьющиеся балконы и террасы виллы просвечивало солнце. Он въехал лифтом наверх и прошел в свои музей. Там он раздвинул занавесы и приглядывался отражениям солнечных лучей в экспонатах.

Потом он передвинул кресло к окну, сел в него и неподвижно всматривался в полосы света.

Два или три часа позднее он услышал голос зовущей его Комы. Через полчаса она ушла, но потом звал кто-то другой. Он встал и задвинул все занавеси во фронтонных окнах, чтобы его оставили в покое.

Он вернулся на кресло и в полулежащей позиции смотрел на экспонаты. В полусне он то и дело протягивал руку, чтобы уменьшить приток света, попадающего через щели между занавесями, лежал и думал — так же, как потом долгие месяцы — о Пауэрсе и его странной мандале о семи человеках экипажа и их путешествии к белым садам Луны и о голубых людях с Ориона, которые говорили о старых, чудесных мирах, согреваемых золотистыми шарами солнцеотдаленных галактических островов, которые навсегда исчезли в умноженной смерти Космоса.

Роберт Шекли

Специалист

Фотонный шторм разразился без предварительного предупреждения, обрушился на Корабль из-за плеяды красных звезд-гигантов. Глаз едва у спел с помощью Передатчика подать второй и последний сигнал тревоги, как шторм уж бушевал вовсю.

Для Передатчика это был третий дальний перелет и первый в жизни шторм световых лучей. Когда Корабль заметно отклонился от курса, принял на себя удар фронта волны и чудовищно накренился, Передатчик перепугался не на шутку. Однако страх тотчас рассеялся, уступив место сильнейшему возбуждению.

«Чего бояться, — подумал Передатчик, — разве не готовили меня как раз к таким аварийным ситуациям?»

Когда налетел шторм, Передатчик беседовал с Питателем, но сразу же резко оборвал разговор. Он надеялся, что Питатель благополучно выпутается. Жаль юнца — это его первый дальний рейс.

Нитевидные проволочки, составляющие большую часть тела Передатчика, были протянуты по всему Кораблю. Передатчик быстро поджал их под себя — все, кроме тех, что связывали его с Глазом, Двигателем и Стенками. Теперь все зависело от них. Пока не уляжется шторм, остальным членам Команды придется рассчитывать только на свои силы.